писанинки :)

[GazeRo888]

Красный человек

Он вышел из замка, как только пробило полночь, туман прохладно укрыл ночную улицу, опустевшую; опустилась тьма на замок, выглядевший мирно и величественно…
Темные ветки укрывали и бросали тень, создавалось впечатление, что черные руки ночи сжимали его; красная фигура его хозяина бесшумно скользнула набок улицы...
Он оглянулся - за ним следили; с высокого окна находившегося далеко здания; и красная фигура вдруг пропала, всколыхнувшись, как свеча в потемках; как будто его и не было, можно было спокойно теперь отвести взгляд тому, кто наблюдал за ним и, еще полюбовавшись на темную улицу, редко освещаемую тусклыми лучами и луной, бледной, кажется, призрачной, идти спать и видеть спокойные сны и забыть об увиденном...
Но он не исчез - просто снял красный плащ - нервно, одним движением, от того и показалось, что все пропало; на нем был черный бархатный костюм, почти сливавший его с собственной тенью, сделав это, он продолжил идти, по направлению, кажется, к зданию; жутко и гулко отбрасывалась за ним тень, казалось, красноватого оттенка; он поднял голову - глаза его и того, кто следил за ним, встретились...
"Мир стал вдруг четким, как никогда, ярким, словно вспышка, и потом куда-то пропал" - мог бы записать он потом в дневнике, если бы мог - он - девушка с побледневшим еще больше лицом, дрожавшая и все продолжавшая следить, боясь любопытства и поддаваясь ему, упала из окна, замертво, как только увидела необычно-четко для ее слабого зрения вдруг, его глаза, черные, с черно-красной яркой обводкой, казалось, блеснувшие; больше она не чувствовала боли, не видела, как он подошел и долго смотрел на нее...
Что чувствовал Красный Человек, увидев ее испуг, полуоткрытые губы, что хотели вскрикнуть, светлые волосы и лицо, ставшие от страха белыми, желал ли он этого - трудно было сказать это маленьким глазкам, испуганно выглядывавшим из луны - они принадлежали его замку, его власти; и отлично понимали, что сейчас их за подглядывание отругают.
Потому, прежде чем он нехотя наконец отвел взгляд от жертвы, они поспешили убежать струйкой светящегося тумана назад к замку, нужно было успеть разбудить стражу - трех крох-привидений, урчащих глухо и при испуге пищавших так же, при любой эмоции дрожа кулачками и смотря круглыми-круглыми глазками; трусливые они были, нестрашные и неопасные - неумелые, и потому для важности, придумали только важно ходить взад-вперед, меняясь друг другом местами у ворот; а третий поднимался-опускался по бесчисленным лестницам замка...
Глазки спешили еще зажечь витавшие вокруг три глаза, один зеленый, другой красный, третий черный, что забрал Красный Человек у сильнейших существ - Дракона, Тролля, Летучей Мыши - они точно также просто посмотрели на него и упали замертво, хотя весь мир ночи до тех пор покорялся и боялся их; теперь глаза их сверкали и витали на разные лады по замку и возле него, чтобы никто не забывал, как опасен взгляд его хозяина...
Были в замке Красного Человека и три Руки с когтями, ловящих и душащих все, что хватали; гостями прилетали к нему Духи-Простыни, Тени, Ночные Листья, злые и не очень, богатые и бедные, со всех концов, пировали в призрачном баре, что был пристройкой к замку, скользили по острым, смертоносным шипам, появляющимся там прямо из пола, смеялись, ведь им было только щекотно от них; восхваляли богатый замок Красного Человека, в котором сами зажигались гостеприимно-заманчиво окна, раздвигалась занавесами паутина, и царил искристый полумрак...
Словом, весь потусторонний мир слетался в гости снова, учтиво переговаривался между собой на лету, спеша и боясь прогневать грозного хозяина замка; он славился вспыльчивым нравом, испытывая любопытство - что интересного, нового может им показать призрачная луна над его стенами?
Красный Человек сам встретил прибывших и, ни слова ни говоря, повел за собой, тихо, казалось, он волновался, ждал с нетерпением их мнения; долго они шли, зашли в самую потаенную комнату замка; маленькая лестница вела к полке, на которой что-то большое скрывалось густой тенью; по лесенке верно туда-сюда перебирал кулачками-складочками так усердно, что кончик капюшона трясся, стража-призрачный малыш.
Мягко рукой он согнал его и спокойно сам полез наверх; гости столпились, затаив складки своего существа; спустя минуту хозяин уже спускался - в руках у него была та девушка.
"Все принялись меня рассматривать, жадно, жутко..." - могла б она сказать, если б сумела и ее кто-то слышал; но она послушно бессильно была в руках Красного Человека, что ждал оценки своей добычи.
Наперебой стали находить, что она "слишком худенькая", "маленькая". Человек отпрянул, он отошел торопливо в тень, чтобы скрыть... испуг - они хотят ее съесть! Но он не хотел, не думал, не хотел! Черный его силуэт притворно-невозмутимо понес девушку в сторону призрачного бара; свернул, никто не видел, только призрачные глазки, снова торопливо забрались в луну; они округлились от удивления - на что это похоже?
Это могло быть похоже на что угодно, только не на грозного, жуткого Красного Человека! Он знал это и... не стыдился этого, он не жалея оставил замок и пошел в сторону здания, с которого началась совсем новая его история; в которой он тоже увидел пронзительно мир, сколько всего доброго и хрупкого в каждой капельке дождя, крови, что тихо капала с виска девушки, пока он смотрел на нее; и что же он думал - так и осталось загадкой?..
Красный Человек пришел в здание и, уложив в постель девушку, закрыл окно, чтобы никто ее не тревожил - время поворачивалось в здании вспять, синева и лунные лучи гладили беспечно предметы в комнате, осторожно трогали его костюм из черного бархата; он оглянулся на себя - плаща на нем нет, оставил по дороге сюда...
По этому следу его могут найти; но ему расправы нечего бояться (не было существа сильнее его), всегда был ему почет и богатство, и дань; но девушка... Что-то не давало ему побежать назад, пустить гостей своих сюда; веками бел одним и один он - быть может, в этом причина? Красный Человек откинул одеяло и еще раз приподнял ближе к своим глазам лицо девушки - тихое, тонкое, его хотелось... хранить, восторгаться им, увидеть мысль, радость на нем; как никогда сильно прочувствовал это Человек и стал ласкать, целовать ее, осторожно, отчаянно-долго, до края уха доносился треск стекла, которое сорвали с окна (голодные создания ночи приближались)...
"Когда я открыла глаза, увидела странного юношу, с красными волосами, гладкими и короткими, сливавшимися с его лицом, ломанные линии черной тени застыли на в волосах и на его лице, он был одет в черный бархат... Это тот, кто выходил из замка и тот, кто меня..." - ахнула девушка, приподнявшись с кровати - она была дома, только вся чуть светилась приятным алым блеском (ее искристая фигура показывалась в зеркало); была ночь и... не сон - наяву сидел, опустив глаза, боясь поднять их и больше не суметь отвести от нее, нежно-красного теперь, маленького и пленительного создания, он, Красный Человек, ворвался сон бело-черных простыней, грязно-красных листьев.
"Я могу смотреть на тебя без опаски!" - ужаснулась она, опустившись с Человеком - глаза не покидал странный блеск; он молчал; ожидая чего-то.
Оно пришло - в рядах ворвавшихся прошел шепот, девушка силилась разобрать слова, но они были невнятно произнесены; потом они разлетелись кто куда; Человек остался; он встал и прошелся к выбитому окну, глядя в замок; на лице его блуждала мечта (наверное, девушка оценит его недотеп-стражей, переливы летающих глаз и лап, дождь и туман, ходящие тени огней и гул невидимых колоколов и шагов, рыка духов, с шелестом всегда обитавшие вокруг и внутри темного замка; или это страшно; ему привычно, но ей может быть и жутко).
Тогда можно остаться; днем равнодушно смотреть на насмешки людей, что будут указывать на его красно-черное, с завязанными глазами лицо; выходить навещать порою он будет своих слуг только ночью, когда абсолютно все уснут; ведь представлял, как ее оттолкнет, если она узнает, кто он, что делает с живыми его взгляд; он хотел этого - сносить все лишения, только беречь и быть с ней; его корона мира ночи, его сила, он осознал, не стоили ничего по сравнению с блаженством защищать ее, взглянуть на нее, прикоснуться к ней...
В будущем у замка появятся еще новые хозяева, он с ней может оставить наследников-хранителей ночного мира от остальных существ по всей стране; ведь в ней много больных, несчастных, бедных, он научит своих детей, с такими же лицами и глазами, тихонько облегчать одним взглядом муки, наказывать и уменьшать круг людей-воров, убийц... Тут же мелькнула мысль - но сам он убийца, самый страшный сын ночного мира! Все равно!.. Он снесет все и пойдет на все, лишь бы быть с ней и беречь ее...
Красный Человек подумал еще и сказал тихо, ощущая сильно бьющееся сердце:
"Можно я останусь?".
Девушка вспомнила - этот взгляд погружал ее в себя, когда она не видела, тот, кто обжигал ее им, похитил и целовал ее; осознав это, вскрикнула и прыгнула из окна, надеясь, что умрет; но воздух подхватил ее - она могла летать; обрадованная и все еще испуганная, она поплыла по воздуху, чтобы скорее забыть все, что она видела...
Красный Человек бросился за ней и протянул руки - он не умел летать, не оглянулась, позвал - полетела все дальше и быстрее; он опустился на пол и закрыл голову руками.
"Я подарил тебе свой мир, во всей четкости я красках; что утратила ты, спас от того, чтобы ты пропала больно и навек, вернул домой; и ты не разрешила такую малость...".
Он посмотрел вниз - теперь все снова пусто и призрачно, алая, что все валявшийся во мраке по дороге, роковой плащ, дымка безумия одиночества накатывала на него, он шокировано оглянулся - это не сон (неужели он и вправду настолько страшен?)! Подошел к зеркалу и взглянул в него - Красного человека не стало, один за другим гасли его глаза, руки опустились и рассеялись в облаке, по привычке бродили привидения, все ожидая, что хозяин вернется; и только маленькие глазки с грустью смотрели, как не оглянется на красную его слезу, летящая все вдаль Алая Девушка... Больше ее нигде не видели...
Темные ветки укрывали и бросали тень, создавалось впечатление, что черные руки ночи сжимали его, красный плащ тенью лежал, словно желая вернуться туда, куда ушел…
…Красный Человек…

[GazeRo888]

Пуфи-мир

Каждый раз я просыпаюсь, смотрю на тебя и радуюсь - я у тебя есть; моя белая пушистая шерстка впитывает мое имя Пуфи, осторожно с трепетом мохнатые ушки обнимают маленький бантик (мне так красиво с ним); из всех щенят - таких разных и, быть может, красивее и лучше, ты выбрал меня).
Ты меня гладишь и учишь командам, водишь к доктору и в магазин, кормишь творогом и яичками, одеваешь в пухлые мягкие комбинезончики, выводишь гулять, позволяя нюхать и восторженно лаять, обнаруживая диковинные предметы там, играешь со мной; я самый счастливый щенок на свете!...
Иногда выхожу соревноваться с другими - в туннельчиках ползаю, перепрыгиваю через заборчики; и мне все радостно, что могу для тебя достать медальку и гордость за меня; потихоньку расту, учусь и набираюсь сил и хорошею (бываю на выставке, и мною восхищаются, что есть такой белоснежный пушистый комочек)...
Я знаю - мне с тобой хорошо, грущу, когда надолго уходишь; я в синей комнатке, на мягком пуфике, смотрю на снежинки - узор стен и думаю: "Сегодня будет все, как вчера; но... Без тебя тут совсем тихо, не покидай меня надолго; я по тебе скучаю!..".
В это время ты, наверное, смотришь на других щенков, любуешься ими и мечтаешь, вот бы они у тебя были: я чувствую это, по тому, как рассеянно мне дается миска с молочком; как вздыхаешь и смотришь в окно, не обращая внимания на время... А как же я?
Подвигаешь мне игрушку, я с тоской беру ее лапками и грызу, хочется чем-то утешиться; мое сердце живое, оно похоже на твое и потому оно хочет стать для тебя его зеркальцем; ведь тебе же будет обидно, когда тебя будут сравнивать с другими, выискивая что-то непривлекательное, разочаровываясь?..
Но ведь когда-то с восторгом ты брал меня в ручки, гладил, смеялся, приговаривая, что я - "очаровательный песик", что будешь меня "любить", не бросишь никогда! Но почему же тогда смотришь на других, устало обводишь глазами мою комнатку?..
Я ведь... Жду тебя, очень тебе радуюсь; я иногда тоже оглядываюсь на других щенят - им покупают лакомства, игрушки, водят по курортам; и у меня всего этого нет; но я все еще хочу ощущать, что я самый счастливый из них; ведь, наверняка, многие их хозяева просто хвастаются друг перед другом дизайном их модных платьиц и ботиночек, количеством медалек...
Но ты ведь не такой? Каждый день со мной, смотришь в мои глаза и укладываешь пушистые пряди на моей макушке; понимаешь, не надо мне ни салона красоты, ни марок с пестрыми взрослыми собачками, ни пюре с котлетками! Я буду принимать все, как раньше, все, что имею, разнообразный и в то же время тесный круг деньков; правда, только...
Если можно, посмотри в мои глаза снова с умилением, подумай, что в мягком забавном костюмчике я напоминаю малыша, я и есть маленький, когда-нибудь обреченный на нагрузки, связанные с охраной твоего покоя и добра, спортом, выставками с более придирчивыми жюри, ведь в один момент - вырасту, стану немного другим...
Не торопи этот момент, пока я ребенок и в пушистой белой шерсти; забавно прыгаю, встаю на задние лапки, стараясь изо всех достать до облачка, что так на меня похоже мягкостью и белизной; пока мой хвостик напоминает крохотного живого белого снежка, виляющего, быстро-быстро, как только тебя вижу; пока я еще совсем крошечный...
Я - верный твой кроха, и когда стану большим, буду радоваться, старательно прыгать и лазить внутри лесенок на соревнованиях, красиво протягивать лапки на конкурсе красоты, улыбаться ротиком, блеском носика и глазками вместе с тобой, радуясь медальке; буду слушать тебя и кушать и играть, когда тебе будет скучно или грустно...
У меня есть ты, иногда ты хмуришься, иногда тоскуешь, но для меня ты самый лучший хозяин (однажды мы встретились впервые, наши глаза столкнулись, и в душе каждого из нас родилось чувство: "Я хочу быть с тобой"); во мне крепнет оно сильнее с каждым днем, с самого момента, как...
Открываю глазки, с радостью осматривая синюю комнатку со снежинками, и смотрю на тебя (в глазах - блестинки счастья и любопытства - интересно, что мы будем сейчас делать: кушать, учиться, играть, гулять, или пробовать и потихоньку побеждать на соревнованиях иль в конкурсе; пойдем к доктору или в магазин, или гулять,..?)...
Мое сердце навсегда впитало мое имя Пуфи, осторожно с трепетом мохнатые ушки обнимают маленький бантик (мне так красиво с ним); из всех щенят - таких разных и, быть может, красивее и лучше, ты выбрал меня).!..

[GazeRo888]

Карты Отца Абы

Они незаметно проникали в город; яркие, маленькие, твердые пластинки из толстого невиданного материала, на них не было привычных мастей, только картинки, и буквы, что местные не встречали в алфавите...
Отец Аба, как всегда, был сведущ и, при обращении к нему с вопросами, отвечал одно и то же: "Да накажут силы того, кто изобрел их!". Он говорил так потому, что подобная фраза поддерживала авторитет, образ благодушного и справедливого.
Был он толстым, невысоким человечком, средних лет, но с сильной проседью; в былое время исправно служил королю, теперь же... Удалился от своей кельи; учеников его не видать; город по-прежнему хотел казаться спокойным на подобные события.
Тем временем странные карты сыпались, проникали к бедняку, к честному военному, пестрые крошечные ворота в мир, где ждет счастье, нет голода и холода; так говорили люди-оборванцы, в кандалах, подбрасывающие их другим...
Череда тайн запутывалась и еще тем, что стали болеть, стареть раньше времени, умирать от страха, переполнения желудка те, у кого находили карты, несчастные были в порезах, в отвисшей паутине ледяного погреба подвала.
На это Отец Аба ничего не говорил; тихонечко и с каждым разом подходил он к королевскому трону при здравствовавшем государе, всегда такой благостный и чинный; но сейчас остались лишь наследники - двое принцев, мальчики; скучающие, не замечающие, как проходит их детство...
И, словно в наказание, среди... серых туч блеснуло солнце, лучи его беспечно гуляли вместе с принцами по придворцовой лужайке, на озере цвиркали сверчки, клокотали жабы, поминутно слышался хлыст кнута удочки (в городе было соревнование рыбаков).
Ловящие рыбу горячились, судорожно-жадно запихивали улов и все бичевали озеро. Смотреть на это было скучно и смешно. Так подумал младший принц, тоскливо пускающий камешки в воду. "Хотел бы я стать рыцарем, это веселее, чем рыбу ловить! Турниры, принцессы..." - мечты его наткнулись на... любопытство - среди камешков лежал прямоугольничек яркой карты с изображением рыцарских доспехов. Роби, его белый щенок, звонко лаял и не пускал к ней хозяина.
"Хоть возьму!" - урезонивал тот собачку, и наклонился, чтобы взять карту... Вдруг она побежала дальше, ближе к воде. "Я в сказке! Наконец-то!" - восхищенно подумал принц и протянул руку снова, по направлению к скользнувшему предмету. Роби, почуяв недоброе, опередил мальчика и самоотверженно бросился на карту, что притаилась на ростинке у воды.
Он заворчал на прямоугольник и стал кусать его маленькими зубками.
"Фу, фу! Плохой пес!" - рассердился тот и пнул верного щенка.
Тот не заскулил, как он делал это обыкновенно. Принц не обратил внимания на это и, воспользовавшись моментом, когда от пинка собачка выронила карту, он взял ее, упавшую, и самодовольно понес домой, любуясь утонченных граней доспехами.
Роби, еще больше забеспокоившийся, устремился за принцем. Тот, не подозревая беды, забыв о том, что о картах в городе ходили недобрые слухи, все смотрел-смотрел на доспехи; не помнил себя от счастья - давно у него не было такой игрушки. Впитывая глазами каждый контур доспехов вечером (принц играл с картой целый день); он воображал себя рыцарем, что, оседлав собственного дракона, летел на битву с темными чародеями и монстрами. Луна беспокойно замерцала холодным лучом - тень подкрадывалась к мальчику.
Толстая, невысокая, с черными руками; бесшумно прокравшаяся в покои мальчика и теперь приближающаяся к нему. Чуткий щенок услышал скрип двери и старательно-громко принялся лаять, но мальчик все смотрел, играя в воображении в рыцаря на карту и не слышал ничего...
Наутро он открыл глаза - Отец Аба с прискорбным видом смачивал лекарством тряпки; накладывая их на прокусанную кем-то шею принца. Тот ничего не помнил. Роби скулил далеко за пределами дворца, скучая по хозяину, которого очень любил (указаниями Абы его выгнали как "бесполезного и изнеженного пса"; никто не знал, что роковой ночью щенок защищал и лаял во всю силу, но он онемел, от карты, что пропала...
Старший брат принца, вынужденного слечь на многие месяцы, пока не поправится, взял правление королевством на себя, он тоже слышал о пластиночках с рисунками и надписями, что убивали, грабили, избивали руками непойманного злодея, город начинал открывать глаза - случай с наследником престола доказал, что небезопасно давать им расползаться по семьям, наводя кошмары и отбирая рассудок; следует ловить...
Но кого? Отец Аба показывал поминутно, какое зло кем овладевало и кто, по его мнению, распространял карты; сам вызывал я допытывать и сажать в темницы подозреваемых, больше их не видели. Принц верил ему и не мешал, он старше, опытнее, мудрее, и все же крошечный червь сомнения в Отце грыз его, когда он вспоминал, что отчего-то, когда, как рассказывали выжившие пострадавшие, из карты выползала тень с черными руками и заставляла их совершать дурные дела, он, имеющий силу и знать ее, не чувствовал, что в его защите нуждаются.
"Я не поспеваю, столько дел благих ждет каждый день." - отвечал Аба на расспросы принца, и усердно перечислял их - следует вспомнить с первыми лучами солнца, кто он, "недостойный", есть, потом подумать, почему он до сих пор живет, после подкрепиться завтраком и поблагодарить силы, создавшие его, потом вспомнить, как следует жить, почему (чтение текстов с проповедями, по убеждениям его, подвергает в пот и неимоверный труд душевный, который потом утомляет и надо перекусить опять, а потом, по закону естества - спать, "дабы не причинить вред никому и набраться сил для новых размышлений").
Келья была бедна, хотя кушал Аба сытно, одевался он в одно и то же, и не менял, не снимал своего одеяния никогда. "Но это его право!" - отмахнулся от подозрений принц и поехал развеяться в школу музыкантов (он любил звучание клавесина), там юноша взял задание, побеседовал с друзьями и поехал домой.
Стал играть, что-то не клеилось - в гармоничной, спокойной мелодии упрямо звучала нота, резкая, грубая, какой в комбинации клавиш и не было, не могло быть. Принц долго пытался исправить звучание, но нота являлась его слуху вновь и вновь, а опустить голову, чтобы посмотреть, что бы это могло давать такой звук, ему мистически не удавалось - незримый кто-то словно держал его за подбородок, твердо, давяще...
Юноша пересилил себя и дернул голову вниз - нечто опять быстро подняло ее, все, что он успел заметить - была - карта, оказавшаяся среди клавиш, изображавшая корону, от нее веяло неприятным, резким звуком.
"Это она!" - догадался принц и решил избавиться от незваной таинственной вещи, много он пробовал клавиатуру клавесина, но, будто прячась от него, частичка его с картой-негармоничной нотой каждый раз объявлялась в новом месте; часы давно били полночь - принц не спал, как заведенный, он не имел сил остановиться и лихорадочно ловил звук с картой...
Голова его тяжелела, призывая своего хозяина ко сну, но чем более тяжелой она становилась, тем больше ее держали незримые руки, крючковатые, цепкие с душащими и острыми когтями...
Принц стал задыхаться, не то от удушения, не то от страха, но долг и честь будущего короля, ответственность правителя перед народом придавали ему сил не сдаваться, все пытаться ловить злополучную "клавишу"...
"Я сожгу ее, чтобы никому больше не причиняла она вреда!" - думал запальчиво юноша, подстегиваемый зрелищем, как, очевидно, при соприкасании лепестками с резким звуком, его любимая роза, что так любила, греясь в лунных капельках, слушать его плоды вдохновения, распускаясь все пышнее и краше, теперь взяла - неумолимо сворачивались, чернея и леденея ее тонкие лепестки, точно ее жег неведомый пепел...
Он унес ее, так далеко и внезапно, как и дождь смешивается со снегом, склизко и ненастно падает он на ступени замка, темные и зловещие в свете канделябров, внизу слышится возбужденное переговаривание - вельможи и кто похитрее-попритворнее, посильнее, правдами-неправдами, опять пируют, угощаются острым жаркое и горячительными напитками, распевая слава королю, ведь, по их разумению, заболевший сонной болезнью старший и все страдающий от потери крови после загадочного нападения младший, принцы поправятся, взвалят на себя их проблемы и еще будут счастливы, что правят, это само собой разумеющееся. Между ними, бросая предупредительные взгляды, ошивался Отец Аба, никто симпатии ему давно не оказывал, да и нелюбви к себе он давно не замечал, блуждал, будто выжидая чего-то...
Руки его сжимались на складках одеяния в нетерпении, цепкими глазами он ловил мельчайшую тень, во мраке витало угнетенное торжество, его торжество; пир шел своим чередом, Аба поднялся на второй этаж замка, внизу все шумели лорды-маркизы, а на третьем трудно и скучно поправлялись наследники. Кто бы подумал, но он совсем не заботился и не переживал за этот факт; точно именно этого и ждал, что не скоро вернется государь во владения...
Отец с наслаждением прислушивался к суетящимся, мешающим друг другу, шагам слуг, в городе царила паника - карты продолжали свои бесчестия, страна лишилась принцев, темная сила ликовала... он же бродил и слушал гром, с довольством постукивая пальцами по стеклу (звук напоминал тот, что сморил одного из принцев).
"Совпадение, Аба!.. А что вы не пируете со всеми?" - торопливо-трусливо хихикнул нервно главный министр, прислушавшийся было и приготовившийся было втайне потом передать соседям сенсацию (в их стране карательного органа, кроме протектората этого незаметного, благого вида типа не было).
"Мне ли пировать, недостойному?.. - вдохновлено развел одну из привычных рацей тот и, долго задержав взгляд на спутнике министра - на вид это был худенький бедно одетый мальчик лет четырнадцати, с излишне тонкими для мальчика чертами, - продолжил - А ты б слугу своего от людей прятал - смазливый мальчонка...".
"Это девочка!" - робко поправил глупый вельможа и, не найдясь, что дополнить в раболепном страхе перед Абой, быстренько отвесил ему поклон.
"Милая" - холодно ответил его собеседник и, как тень, пошел прочь вглубь ступенек, с важным видом, в сторону пирующих.
Едва он скрылся из виду, министр прошептал девочке.
"Ваше Величество, пора!" - и, для отмаши, чтобы было слышно, послал принцессу "прислужить Отцу Абе, дабы помолился он за здравие", сам пошел в другую.
И она осторожно зашагала вниз по ступенькам, дождь делал их скользкими, а сумрак, воцарившийся повсюду - темными и утопающими в слабых бликах канделябров; девочка шла, думая о том, что сейчас гибнут, грабят, убивают, при помощи карт, она не хотела верить, что это было изобретение того толстого невысокого мужчины, что так был добр с ее братьями; зачем это ему?
По дороге в узорах рисовалась роза мучительно спавшего принца, и она жалела, что покой их страны увял вместе с ней; сквозь мороз стекла видно было беззвучно воющего Роби (немого бедняжку никто не жаловал, как не жаловали всех, кто был иной); придумалось быстренько пробежаться покормить щенка.
С этими мыслями девочка спустилась к пирующим и взяла со стола ломоть хлеба, оглядываясь - ей очень не хотелось попасться на глаза Абе.
"Дитя мое!" - раздалось на расстоянии шага от нее (выследил).
"Мне было велено вместе с Вами помолиться о здравии принцев!" - вынужденно чуть поклонилась она (интуиция ее чувствовала - она сможет отплатить ему за муки братьев, гибель их любимого питомца и цветка, народа; только следует придумать, как, а пока стоит играть по его правилам - слушаться и смотреть - зацепка откроется).
Она тщательно укрыла эту надежду за покорной кротостью и потому безропотно подчинилась, когда он взял ее за руку. Молча и грубо-напористо, холодно повел он ее вверх по лестнице, выше второго этажа они не поднялись - значит, принцы его не интересовали и он вправду мог способствовать их страданиям. Он шел, нетерпеливо и раз-в-раз похлопывая по одеянию, тихий звук раздавался, но тонул в ритме его быстрых шагов...
Свернули с общей дороги - место незнакомое, за кулисой - золото, серебро, жемчуг, драгоценные камни, шелк, бархат, меха... За покрывалом - сласти и напитки, присмотревшись в темноту, как не придвигал ей мочащий Аба эту фальшивое богатство, она разглядела - "О.Аба" - это был потайной выход из его кельи, подземный туннель виднелся дальше, под землю; но неужто это он грабил, убивал, ради чего?
Ответ не заставил себя ждать - все так же, ни слова ни говоря, он стал целовать ей руку, медленно-увлеченно, невнявно буркнув только: "Все - для тебя дитя!".
Принцесса поглядела на него - от увлеченности, он перестал держаться за одеяние и не услышал, как из-под него...
Выпала карта - пестрая и твердая дощечка с изображением сердца, раздалась мелодия, красивая и усыпляющая, перемешанная с ароматом розы; звездочки, распускаясь в проступавшей синеве, приятно танцевали перед глазами.
Но принцесса помнила - все это, так или иначе, вероятно, было и с другими несчастными, и дарились им яства, и сокровища, и дурман; находили они в этом счастье, а как только признавались себе в этом - тень с черными руками отбирала все...
Она оглянулась - эти руки сейчас цепко держали ее руку, гладили и мягко касались ее губами своего хозяина, но... Он был ей не то, что не любим - мерзок; только это не смущало его (много, знать, натворил картами Аба, чтобы отступиться от замысла покорить принцессу).
Она поняла - его не интересует ничего, только покорить город и народ через нее, допустить это означало предать свое королевство, а ведь, хоть она и не имела полномочий правителя, теперь она одна сможет победить коварного Абу, избавить всех от его карт, но как; мысли путались, высвободить руку из хватки противника невозможно, или почти невозможно...
Девочка с силой рванулась и, отталкивая Абу, соображала, что же делать (краем глаза она заметила, как тень, яло-черная, с примесью грязи выползла из карты с сердцем, сорвав бело-золотистый полок, готовилась зачеркнуть карту города, преобразившись в жуткого образа короны субстанцию.
Принцесса ткнула в нее ножиком, не слушая угроз и уворачиваясь от рук темной души Отца...
Он, издав глухое эхо, рассеялся веером из прямоугольничков пыли, больше... никто не видел ни его, ни жутких...
Карт Отца Абы, что, когда-то...
Незаметно проникали в город; яркие, маленькие, твердые пластинки из толстого невиданного материала, на них не было привычных мастей, только картинки, и буквы, что местные не встречали в алфавите...

[GazeRo888]

Эффект гуппи

С ним сталкиваемся так часто, что он перестает быть заметным и настораживающим, тихо разрастался он в далекой цивилизации, что находилась...
Внутри человека, что... уснул, утомленный его действием; выглядело его лицо спокойным и довольным; ничто не предвещало в нем трагичное; и в умности глаз, речей не было...
Казалось, ничего, что роднило б его с этими маленькими пестрыми рыбками; вероятно, они знали, насколько ими восхищаются, насколько красивы, потому, не задумываясь, ели себе подобных...
Еще было время это остановить, и из глубин цивилизации послали человеку нескольких существ - крошечные и незримые, перемещающиеся вместе со своей параллельной Вселенной...
Они наблюдали за человеком - как он встает, кушает, говорит, ходит, зачем тревожит разных, себе подобных, что его от этого процесса тревожит, что радует, что огорчает...
"...Нашего питомца, психикой посложнее гуппи, огорчает, когда не по-его! - продолжал читать заунывную лекцию новичкам цивилизации Доктор Эго. Этот человечек был с писклявым, вечно кричащим голосом, и таким, что...
Можно было не сомневаться - вряд ли он способен любить что-то или кого-либо, кроме своих обязанностей; деловито поправляя очки, это существо в белом халате показывало кабинет за кабинетом, что были...
В сложном внутреннем мире человека, только-только родившийся в их проекции - кладовая с причудливыми пузырьками, что непрерывно меняли друг друга, напоминали жемчужинку, если б это было мировосприятие гуппи...
Некоторые были чистыми, как снег, хрупкими, другие - массивными, мало сказать - давящими; и оглушительно отбивали ритм о друг дружку, паря и толкаясь в воздухе...
"Как грустно, что белых крох не видно, быть может, потому человек не обращает на них внимание?" - тихонько вздохнула единственная девушка группки ученых-прибывших управлять человеком, Сенс-Мемориа.
На это Доктор промолчал, мелкое никогда не подлежало вниманию - читалось в блеске его вредных очков; это знают и рыбки, именем которых назван эффект; изучение его, похоже, заходило в тупик...
Прошли по другим комнатам, где постоянно смешивались соки, в которых, муравьями-мушками копошились цифры, буквы, звуки и изображения; местами они складывались в мысль, но чаще образовывали нелепость...
Заглянули и в комнатку, прочитав код в одной из трубок сока - "все - непохоже и одинаково" (фраза показалась противоречием; на миг оттуда точно выплыла гуппи и, важно проплыв мимо ученых, махнула хвостиком).
Самый молодой член группы, Виртуа-Д впечатлился зрелищем - "Неспроста, неспроста!" - только и мог сказать юноша, потупив взгляд, он не мог себе объяснить, откуда мелькнула рыбка, как она оказалась тут?!..
"Да это ж порождение с жемчужинки!" - вновь на павлиний манер выкрикнул Эго, довольный, что подчиненные растерялись - дни-ночи круг деятельности не давал никаких наводок - и тут - вот вам!..
"Так что неспроста?" - пожилой Фанта Фик осуждающим взглядом пробуравил Виртуа-Д (юноша был ему неприятен за стремление к своему изобретению, в то время как ничего он и не изобретал, украл у Фанты); ситуация накалялась...
Белые крохотные жемчужинки не исчезли! Они проплыли через еще множества сооружений-парадоксов, и хамелеонные маски-стены с маленьким камнем у червячка-ручейка, и синий снег в солнечной буре...
А гуппи мелькала, и это настораживало созданий далекой цивилизации, только сейчас почувствовавших, что их наблюдения - цветочки по сравнению с реальностью...
Реальность шокировала - рыбка жадно заглатывала породившие ее когда-то пузырьки, без разбору, хоть они были такими разными, маленькими и гигантами, перелившимися и чистыми, как лист...
"Пророчество сбылось!" - слова в хаотичных соках действительно оправдались, человечки теперь стояли, как скованные - они чувствовали, что время упущено и эффект гуппи не поддается корректуре?..
Доктор Эго оставался невозмутим - он все водил их по лабиринтам почти бесконечных и неясных сооружений (глаз, вкус, интуиция,.. все имело иерархию и мотивацию, все необходимо было изучить, чтобы победить его...
Расползавшегося с лопающимися пузырьками и бесшумном парении рыбки: выведшаяся и окрепшая рыбка набрасывалась на взращивающие ее явления, предметы, тени других рыбок...
"Все для питомца - лишь его тень!" - гордо заключил Доктор Эго и... Теперь все раскрылось - подманив гуппи, он сел на нее верхом и... точно растворился в ней - теперь свершилось...

[GazeRo888]

Мумия

По стенам покоев слабо бродили тени - место было совсем заброшено...
Вокруг еще дышали богатством золоченые статуи из черного мрамора священных животных, богов, фрески еще не могли поверить, что безнадежно устарели, династии, что ими воспеты, тихо смотрят сны...
Они дремали в саркофагах, золотых, покрытых драгоценностями, и не ведали больше ни тревог, ни страстей, ни удовольствий; тишина была теперь их единственным собеседником...
И лишь одна не спала, она проснулась, осторожно потягиваясь и медленно пытаясь открыть забинтованные глаза (самая молодая, у нее еще не пропали щеки и даже просвечивался оттенок розовых губ).
Мумия неуверенно сделала шаг вперед - за полтора года той, кем она была при земной жизни, показалось, что она разучилась ходить, и осторожно ступала по убранным покоям...
Вокруг нее - беспорядок - разбросаны оружия, украшения, колонны лениво невидимо прохаживались, глупо гордые, что они - среди этого; мумия внимательно всмотрелась - застывшее продолжение движения, какого она никогда не видела; что-то в этом кроется...
Она постаралась вспомнить, что видела в бесконечных красках сна, пока спала после того, как в один ненастный день при жизни, упала со ступенек дворца (тогда пробежала перед глазами жизнь, скучная, веселая, интересная и нет; потом этого не было никогда, сейчас... нечто изменилось)...
Забинтованные в приятно-светлую ткань, еще свежую руки подтянулись на высокой парапете единственного, теперь тусклого окна, точно в надежде поймать за его гранями разгадку...
Однако привычно за ним была ночь, виднелись пирамиды, отдаленно ползал по дюнам змейками ветер, и ничего более; все, как обычно; и ощущение тайны у мумии медленно вынужденно было уйти в разочарование...
Она снова стала ходить среди более старших, мирно лежавших, глубоко внутри себя... не унывая - она узнает, отчего проснулась. Время незаметно умудрялось идти дальше и близился рассвет...
"Как чудесно, что я смогу снова тебя увидеть!" - подумала мумия и с охотой присела на постели, что была на возвышении у солнечного края дворца - она не забыла, до сих пор любит солнце, золотые ниточки, сплетающиеся, образующие переливающийся занавес, приоткрывающий полог любого мрака, холода и грусти...
Ей было живинкой радости ощутить в этот миг воздушные солнечные капельки на спокойном забинтованном лбу; обруч на голове приветливо откликнулся на них бликом, тот, освобожденный, запрыгал непослушным птенцом Раз повсюду...
Глазами она, тихо улыбаясь, с интересом играла с ним, послушно следовала ими за его искорками - вот он тронул нос статуе Нут, вот притворился мышкой у лапок лениво-царственно сидевшей в застывшей фантазии скульптора черной кошки, тут...
Она опустила глаза и, как беспечный лучик не пробовал щекоча коснутся ее щеки, не поднимала глаз и тихо-грустно вздыхала (мумия безмолвно плакала, жалея, что не может коснуться слезами того источника, что высох)...
Он безразлично все лежал, точно и рад был, что солнце жадно забрало себе его влагу, а возле высохшей его ямы ничком лежала еще одна мумия, скромная, наспех забинтованная и пренебрежительно выброшенная из саркофага, но...
Она не отводила от нее взгляд, ведь осознала - мумия все еще помнит ее, у нее остыли мышцы и рассеялись кости, но не сердце (то был ее любимый, бедный архитектор, все силы сложивший на дворец, где теперь важно лежат другие, богатые мумии и она)...
Он скучает по ней, хочет прийти и быть рядом... Но не умолить мумии солнце прекратить на время играть красотой и уйти в дождь, не оживить ей слезой ручья, чтобы он облегчил страдания...
"Как грустно..." - опустила голову мумия, потом - решительно вскинула ее, хотела сама прийти к пропавшему источнику, все исправить, но... Как тогда, упала (после земной жизни она так и не научилась снова ходить)...
Она с усилием подняла голову и, дотянувшись до кувшина со своим сердцем, что плавало в бальзаме и не теряло потому соков, аккуратно кинула к нему, закрывая глаза и, старательно повернувшись к нему телом, снова застывая...
Мумия... засыпала, думая о нем, о том, как лопнет кувшин, просочится из него бальзам и наполнит пространство высохшего; и он, умерший тоже совсем молодым, добрый и тихий, вспомнит о ней, проснется, как и она, они вместе увидят солнце)...

[GazeRo888]

888 оттенков "Мысли"...

...Gazero:.. Тут я впервые, и место это мне напомнило меня, или правильнее сказать то, что меня окружает. Описывать ли?..
Голова в задумчивости поднимается - в самом деле, в этом месте каждый был, может и впервые, но он же имел глаза и, соответственно, мог оценить обстановку (странное соседство с закрытым японским театром, афиши которого представляли взору экзотические только по костюмам изображения; в какой стране не грустят или, скажем, не испытывают гнев?
Но никогда еще нашему городу не приходилось видеть его - этот маленький мирок, в котором иногда слов не надо, все скажут глаза, жесты; так и не успел он приоткрыть для нас свой занавес - уступил свое место в угоду модному бутику, конечно, ведь сейчас родился миф о том, что цвет, форма, стиль показывают душу, вытесняют глаза.
Снова опускаются они на монитор - в здании полно людей, с планшетами, ноутбуками, смартфонами; удрученно что-то ищут или передают друг другу, либо общаются в интернете; а мне никто не пишет; не потому, что это самолюбие или мелкий каприз внимания к себе - тут дельное - кафе то - "Мысль"!
Хочется обсудить это, понять, откуда такое банальное и вместе с тем вовсе необычное название для заведения в котором традиционно кушают, препровождают время за беседой во второй степени, ведь можно просто прийти, посидеть в прямом смысле - послушать музыку, посмотреть на оформление интерьера, понаблюдать...
Удивительный миг в жизни - "впервые" - именно этой сущностью предстает передо мной это кафе: низенькие столы, крошечные стулья и столовые приборы и обилие модных ныне суши, вместе с тем в качестве меню - всенепременная на все случаи бесед и встреч - удобная и сытная пицца, не утишающаяся в популярности продукция из гамбургеров и картошки фри,..
Весьма необычно! Интересно, заметил ли кто-то это еще? Оглядываюсь - принесли - поели, быстро или медленно, заказывая еще или оставаясь с пустыми тарелками или полусъеденным разговаривая, но чаще всего, закончив еду и оплатив, уходили - необычно просто так сидеть, не поймут...
Кажется, только не я - мне было б интересно найти отклик любопытству и послушать или посмотреть - что ощутил человек, оказавшись тут; в психоделически-синей гамме, просмотрев смешанное меню, оглядев смешанную обстановку...
В ней больше всего выделялись официанты - таких мне еще не приходилось видеть - это были, становившиеся похожими из-за белоснежной пудры и подведенных глаз, на артистов жанра пантомимы, брюнеты со неспроста лепесткообразной формой глаз (неужели моя догадка верна и это японцы?).
Они грустили и не стеснялись этого чувства, хоть это выдавали одни их глаза; внешне они старались быть...
А вот и не "серьезно-важными", чинно ступающими по коврам синей "Мысли", чем могли б вызвать спокойство и равнодушие, комфорт для, исполняющих маленькую жизнь вежливости в посещении, гостей.
Но они и не "улыбались любезно" им, такое поведение наводило раздражение, искусственность и это было бы ничего более чем еще одна своеобразная приправа к поданным ими блюдам...
Расставляя их, унося, японцы... не прятали своих выражений лица, грим на манер мимов еще больше подчеркивал, волшебной лупой увеличивал то, что они выражали: разные-разные оттенки чувств, мыслей выдавалось одной блестинкой глаза; гармонично и бесшумно переплетались они, подпитывая атмосферу кафе...
Бывало, в нем закажут праздник, приведут детей; официанты сразу принесут подарки; иногда завяжется горячий спор - они пробуют сделать все, чтобы смягчить настроения оппонентов...
Gazero: Да, стоит ли описывать, если можно все увидеть самому? Мне кажется, тут очень волшебно... Эдакая живая аллегория (ну где вы еще такую встретите? :) )
Снова отпиваю чашечку бесплатного зеленого чая, набрав это; собственно, на секунду приходит мысль, что я не в праве требовать отзыва своему восхищению (хотя даже эта кукольная, хрупкая мася-чашечка умиляет - тут просто сказка).
В итоге, я не спонсор этой "Мысли", просто посетитель, заботящийся только о своем досуге, что прилично и на своих местах для всех, не так ли?
Однако я точно знаю, что "так" и в том случае, когда будет общение (любое, само кафе, казалось, располагало к этому); ведь эта внутренняя Вселенная перекрещения и взаимоуглубления собственного и чужого мира приходит даже во сне; а он переходит в реальность и отражает ее....
В ней мерно себе тикают часы, спрятавшиеся с единственным предметом с другими цветами тут - живой, маленькой сакурой, приятно покачивающейся на легком ветерке и роняющей нежно-розовые лепестки (и то она казалась одним из оттенков синего, утопая в луче прожектора упомянутого цвета); это деревцо словно вбирало в себя тихие слова официантов, немного развлекало в атмосфере суеты (неподалеку, сквозь музыку - топот ног и шелест достающейся новой и перемывающейся посуды) плавным покачиванием, как убаюкиваясь от этого...
Gazero: Точно, сказка - театр уцелел, только в виде "Мысли" ;)
Останавливаюсь - больше не буду писать без ответа, а то подумают, что веду диалог с собой; с другой стороны, просилось наружу сотни мыслей, не только насчет этого кафе, а тех, что были и есть, просто иногда меняют грим, и если остаются в своем настоящем оттенке (как этот, к примеру, такой привычный, хоть и красивый, задумчивый, вдохновляющий синий), то, бедняжки, останутся наедине с собой...
Быть может, как и я...
Не замечаю, как еще отпиваю чай, и он кончился, только пару отрывков крошечных листиков плавало в остатке его на донышке, напоминает... "Мысль"!
В синем, как она, море тоже в глубине мурчат во сне жемчужинки и видят в дреме...
Синее небо, где осторожно мерцают звездочки, трогают сияющим пальчиком тучки-следы сотни историй, что еще случатся или случились среди...
Этих синих стен с картинами и столбиком иероглифов под каждой - правильная, многогранная культура заключать музыку своей мысли в стих, а его - в рисунок; в каждом штришке их - по-новому скользят чувства задумчивости, мечты, ностальгии...
Это она невидимой бабочкой легла на веки чуть подуставшим, но все работающим тут японцам, крылышки ее - кулисы театра, где они бы могли поделиться легендой о самурае-драконе, жизнью старца, искавшего смысл жизни или песней без слов о том, что порою их и не требует - о любви...
Кто знает, может, через эти, теперь зачеркнутые тенью от вывесок бутика, афиши вот тот кроткий юноша с лепесткообразными глазами, что сейчас внимательно перебирает подарки для ребенка, заворожено ловившего пальчиком по стеклу ярко-синих рыбок в аквариуме, аккуратно желал ее, и она вернулась бы к нему энергетикой Родины, признанием зрителя, а может и половинкой...
Теперь же он только бережно перебирает оттенки воспоминания надежд, надежно открывающихся только ему в плюшевом мишке, фарфоровой лошадке или в картинке с щенком...
Нет, это необычное кафе; откуда в "Мысли" столько всего? Проскальзывает ощущение, что я хочу прийти сюда еще раз, и не раз, и не потому, что богатое меню, и не из-за гармонии фееричности обстановки и персонала, и не по причине фантастической многофункциональности и умения преобразовываться для каждого в именно его; а потому, что...
Даже не могу себе до конца объяснить, отчего, быть может, мои первые слова были правы, и это - словно я?..
Думаю, благодарно поглаживая пальцем крошечку-чашечку с еще оставшимся чаинками, в свете меняющего оттенки синего луча и наступающих сумерек, приобретавших изумительный цвет; любуюсь им и все думаю, думаю, в чем тайна "Мысли"?..
От размышления отвлекает щелчок - м, ответили, или написали свое? Главное в "Мысли" - движение, это хорошо. Смотрю на экран:
Анонимка: Ты думаешь, это из-за анимешничков?
"Анимешнички" - японцы, так понимаю. Хоть к проблеме, скрыто поставленной мною, подошли и с внешней стороны, но все же! Торопливо набираю ответ:
Gazero: Спасибо за отклик. Думаю, Вы правы, что-то в этом есть)))
Анонимка: Еще бы! Они тааакие... Ну просто... Ты пришла из-за них, признайся, ведь они ну...
Далее, (как бы поточнее выразиться?) в кафе воцарилась личностная, провокативно-даже слишком прямая нотка; все ясно, ну что ж, почему, собственно, разочаровываюсь? Ведь того ожидать сейчас и следовало - обмен недвусмысленными мечтаниями, расспрос для развлечения собственных амбиций.
Собеседник (или, что вероятнее, собеседница), признаюсь, подпортила... Не то, что бы настроение, и даже не подпортила - смутила ту тоненькую ниточку, что чистосердечно и с доверчивостью искала свой дом (мои рассуждения о загадке "Мысли", как в детстве, по принципу игры, тихонько шептали: "Мы рядом, только дождись!"...
Тем временем в ней было все, как прежде, умудряясь превозносить новое, еще больше этим вызывать восхищение - отдыхавшие или сменяющие друг друга официанты, о которых так восторженно отзывалась откровенными смайликами Анонимка (в ответ молчу, поддерживать такое - просто неуважение к их, да и к ее, и к своей, личности); говорили о своих делах, а может, и о своих чувствах, в их словах опять чувствовалась эта нотка грусти по прошлому...
Как озябшего маленького птенца, беру ее в свои ладони внутри себя - он одинок, ему хочется к теплому родному солнышку, а вокруг лишь ветер (вихрь сна, приемов пищи, всяких бытовых мелочей, разных амбициозно-интеллектуальных заморочек; безусловно, птенец понимает, что они его закалят, напитают его крылья силой и храбростью, если он не опустит их и не отвернется; но время, время!..)
Вернется ли оно, все причудливо шелестя в переливающемся разными оттенками синего, зовя с собой, предлагая бесконечность, чтобы себя раскрасить в другие цвета и вместе с тем - вечность, чтобы рассмотреть внимательно вот этот единственный синий?..
Как искусным художником, вырезанные им тени на стенах становились ярче - вечер глубже, одним за другим, под сказочно-легкую увертюру, зажигались в "Мысли" фонарики мягкой, но не мешающей делу, беседе, пище, дреме, мечтанию, подведению итогов и накрапливало незримыми капельками ожидание волшебства; и оно настало - хрупкими, совершенными лучиками заиграли в полумраке точно светлячки...
Моему воображению вспомнился дивный ночной лес, там, где сверкает паутинка, но пауки - кроткие крохи, круглыми глазками наблюдающие за луной - белоснежным пузырьком миров сна; шелестят, перешушукиваясь и озорно подмигивая звездочкам, синие от ночи листики, где доносится мерный цокот копыт магической лошадки...
"Может, что-нибудь еще?" - мягко окликнул меня, с сильным акцентом, тщательно-правильно ставивший в поочередности слова, голос.
Оглядываюсь - это официант - юноша в темно-синей рубашке, безрукавке и брюках, похожий на других черными волосами, глазами, подведенными как у актера и белой пудрой на лице, но абсолютно вместе с этим отличающийся чем-то; в добавок - мельком замечая которого, мною примечалось - смотрел, внимательно, мягко...
- Спасибо, у вас лучшее кафе в городе! - искренне хвалю, стараясь не оскорбить иностранца взглядом в глаза, тем более они были мягки со мною.
Ощущаю, что-то хочет сказать; но тут его позвали и, дабы показать учтивость (хотя искренность нуждается только в себе подобном), поклонился и отошел по делам, что стали...
Чуть быстрее, вдохновленее, что ли (уж не торопился ли он их закончить и снова подойти ко мне)? Как совестно будет, ведь японского не знаю, ну да посмотрим, может, он привычно спросит "что-нибудь еще").
Тихо прячу улыбку, мысленно обращаясь к нему: "Не переживай, чаевые я, хоть и бесплатный чай, дам. Кощунство не отблагодарить за такую сказку... Да, именно так!"...
Вновь погружаюсь во философствования насчет "Мысли". Объективно - при необычности есть и тривиальное - ну в любом кафе есть рыбки, музыка, интерьер...
Но констатируя субъективно...
Снова, как детектив или сыщик, ловлю последний след мгновения, чтобы определить, что в нем таится; открылось оно с... тирадой щелчков (оказывается, мини-мир не стоит на месте, он постоянно обновляется, ведь большой обновляется.
Читаю:
Chuvak: Ну да, японцы, бла-бла... А ведь с жиру бесятся, везде свой след насаждают... И не говорите, что они про нас думают также, им до нас нет дела! Почему, спросите вы? А я отвечу...
Далее была лекция на длиннющих сообщений 888 (ну тут я немного гиперболизирую, но суть! Они заключали в себе гневный и совсем незаслуженный рывок агрессии в сторону этих тихих людей, только отличающихся немного внешне, несколько языком и одеждой с обычаями; но так... Ведь тоже хотят жить, зарабатывать для осуществления их, в их понимании, счастья - кормить близких, радовать их и себя...)
Чувака не переубедить в этом (лишь осторожно говорю: "Если можно, будьте терпимее"); в корне, что отмечаю: споры, особенно в обстановке, где оппонентов разделяет клавиатура и экран, что толерантнее и молчаливее бумаги, стихия самоисчерпывающаяся, ведь каждый защищен своей анонимностью и потому его слово останется с ним и за ним; разрешать же их и расставлять точки над и в приоритетах - самоотвержение, бескорыстное, но легко поддающееся зависти трусов или тех, кто считает только себя и слышит тоже только свои речи умными; но как не стыдно!
Это же, то гневное слово о народе, откуда родом были официанты "Мысли", писал человек, сидевший на два столика дальше меня (он радовался, что все густеющий полумрак скрывал его лихорадочно стучащие по экрану планшета пальцы и лицо, кривая усмешка которого выражала злое удовлетворение)! Может, это и не он, может, геймер, "тролль", или алчник...
Но футболка его была подписана ником и адрес - тоже, так что... Вот как, печально вывожу умозаключение – бывает: приходит индивид, гордящийся собой, он еще более гордится, что может потратить деньги на обед в дивном месте, вроде этого кафе, будет принужденно-мирно улыбаться официантам и не ссорить в синем лабиринте его, а натура будет раздражаться, быстро соскучиваться по новому, более выгодно подчеркивающему то, что он индивид; и тогда выпустит он неуклюжие ножницы презрения и перережет ими цветок гостеприимства, а сам уйдет, и нет ему дела, что, быть может в истине он уж не оживет!..
Мало-помалу, стрелки часов в синеве стали показывать... Утро, но кафе было все таким же синим, фонарики слабее мерцали и напоминали свечи в канделябрах замка, старинного, огромного, который устоял и в войнах, и в интригах, и живет, воспоминаниями о поэтах, серенадах рыцарей, живет тем, что будет...
" "Мысль", несомненно, будет процветать, и всякая агрессия на нее - без причины и благодарности! Вот как тут заботятся о клиентах - сиди, сколько хочешь, тебе слова не скажут, еще и пироженку принесут..." - как ребенок-восхищенно посмотрела я на удаляющиеся шаги того же парня, незаметно придвинувшего мне крохотусю-тарелочку с маленьким пирожным с кремом, шепнув, что это "тоже за счет заведения".
Оно приобретало черты города в городе - не знало ни дремы и мимолетности задумчивости - все встречало, провожало, делало свою работу; вместе с тем не покидало ни рыбок, ни лепестки сакуры, ни меняющих друг друга теней на столиках это мягкое дуновение задумчивости, или сна, или сказки...
Может, это все эффекты синего?
Или все же дело в названии - и сон, и сказка кроется в нем... Думаю об этом, осторожно пробуя пирожное (беседа в чате приобрела ожидаемый окрас - прибежавшие разные личности, пестрящие аватарками и никами, болтали о своем, и, поддерживающие или со всеми подряд или с определенным человеком - свои темы, многие уходили, бросив едкие замечания; я отвожу от нее взгляд, не перестает удивлять то, настоящее, предметом которой я изначально проводилось мной)...
Я еще раз пролистываю только сообщения, касающиеся кафе - как и оттенки синевы в нем, они разные - ругают, хвалят, безразличны, но эта атмосфера неоднозначности и загадки "Мысли" отразилась и объединила даже их!
Что за дежавю, думаю; мысли о ней начинают путаться, становясь микроскопом и телескопом одновременно, разбирая и преуменьшая меня перед ее атмосферой (я тут уже не первые минуты, отчего я до сих пор не понимаю, что это за место для меня?); становится совестно, и к этой совестливости прибавляется еще парочку (раскладывается она на еще парочку) - перед собой, перед сказкой кафе и...
Перед официантом, вновь объявившимся и тихими глазами смотревшего на меня - я тут уже сколько и ничего не заказываю, так юноше и без зарплаты остаться!
"Ой, простите!" - говорю по-английски. - "Это некрасиво - быть тут и не сделать заказ!.."
Начинаю листать меню - закажу что-то среднее по скорости приготовления, одновременно любимое и не очень дорогое, чтобы можно было еще что заказать (официантам приятно, если они угадывают любимые блюда посетителя и обслуживают его на несколько угощений - за это и чувство, что учтив, и если начальство похвалит, и без денег не будешь).
С лицом - "извините ради... Ну кто у вас главный в вашем мировоззрении-вере, ради того меня и простите, пожалуйста" - заказываю хот-дог с томатным соком и еще раз благодарю.
Юноша слегка улыбнулся и, положив что-то на стол, опять поклонился и отошел за моим заказом. Фигура его таяла в синем тумане из лучей рамп, шаги в привычном гуле утихали с особым оттенком, таким...
Синим, необычным...
Улыбка его была такой же мягкой, как и глаза, наводя тихо на одну мысль: "Какой чудной!".
С интересом осматриваюсь в «Мысли» - на столе - веточка сакуры; у других столиков все мирно, словно без слов переговарившихся друг с другом, за какими-то - чисто и пусто, за другими пусто и еще не убрали остатки, за третьими - кушали, за четвертый - копались в смартфонах, реже - в книгах, еще за одними - беседовали, реже - просто смотрели по сторонам...
Но только на моем столике была веточка сакуры - волшебство...
И...
888 оттенков "Мысли"...
...Gazero:.. Тут, в ее синей гамме сказки, вдумчивой, точно как… впервые…

[GazeRo888]

Баталия... Октавии :) ...

...Разыгралась нежданно, по нотке, по цифре, по значку; скрипичный ключ так и не смог отпереть ее причину; все же было хорошо!..
На лужайке, среди светло-зеленой травки, что придавала маленьким, волшебным и веселым пони оптимизм и силы, серая лошадка с черной гривой, элегантно подстриженной, с галстуком-бабочкой на грудке, настраивала инструменты для очередной репетиции своего нового шедевра.
Мимо пробегала другой композитор страны пони - Лира, с характерной миниатюрным одноименным предметом на крупе, зелененькая, мягкого оттенка; она думала просто пройти и отправиться дальше на поиски вдохновения, которое мучительно-судорожно искала уже несколько бессонных ночей и дней без еды.
Но тут Лира услышала божественные звуки увертюры, рисующей ее воображению, как стройные и отважные солдаты Ее Высочества Луны вступали в бой, бесстрашный и упорный...
Упорно не хотела она себе признаться в том, что очень хотела завоевать большую любовь у этой мужественной принцессы, чем Октавия, тоже часто радующая Ее Величество концертами.
"Что будет плохого, если я просто опережу ее?" - подумала лошадка, и тщательно пригнувшись к низинкам травы, бесшумно подползла поближе к ней, вдохновлено все силой творчества посылавшей отбивать неприятельские атаки войска Луны.
Белоснежное и задумчивое, как она, светило взошло над лужайкой и последний недруг разбит последним аккордом - победа и окончание труда. Октавия, утомлённая, бережно уложив инструменты, легла спать, свернувшись калачиком и положив голову на передние ножки, во сне радуясь за принцессу и то, что она выиграла...
"Выиграю я!" - зловеще скользнула тень на улыбке Лиры, что также бесшумно прокралась к себе домой, запомнив абсолютным слухом каждую цифру в произведении безмятежно спавшей музыкантши. Вернувшись туда, не перекусывая, ни задувая свечу, она торопливо набросала ноты, немного изменив порядок, и только потом тоже легла спать, самодовольно думая, что получилось ее, красивее, лучше...
С первыми лучами солнца... Прямо из домика зеленой пони... волшебством музыки двинулась процессия войска синей очаровательной правительницы, вот она стоит в доспехах, готовясь мудро затаиться в середине войска и там отыскать командира, разбить его копьём...
Да что-то затягивается баталия - передний фон композиции какой-то не такой, быстрый, лихорадочный (это враг наступает, ничего не боится); а основной... в выжидании словно - вот медленно отступают бравые отряды Луны; слушатели от переживания кусают копытца...
Как никогда, Лире было хорошо - держись, Октавия, вот, не то, что ты там банально сделала наоборот да традиционно - передний тон отступает, дрожит, а основной гремит, торжествует, идет к победе плавно и скоро (сказка, да и только!).
"Что-то тут не так!" - пробормотала... предводительница войска, внимательно слушающая произведение.
Зеленая лошадка встрепенулась - неужели она обнаружит, что это не ее музыка, ой, как синяя, мягкая мордочкой, но строгая нравом, пони не любит обмана! Надо срочно выпутываться!
И она повернула мелодию в обратную сторону - получился неплохой прием тактики, который оценит любой полководец - когда враг расслабился отступлением - нагрянуть неожиданно, с новой силой, вот тогда-то он попляшет!..
Но плясать под проигрыши Лиры, несмотря на все ее старания, никому не хотелось - мешало нечто, делало чужим...
Тут... В звуках раздался совершенно новый ход баталии, полный трагизма, жизни, напора, от него хотелось танцевать и упоительно радоваться, что это все касается ее - восхитительных зеленых глазок, темно-темно синей шерстки и пленительно-синей, искристой гривы: Луна первая бросается в бой, от ее копья погибает ложный главарь, враг отступает, но потом с новыми силами идет в схватку, ожесточенный бой, ее победа...
Все оглянулись - то играла Октавия, на фоне ее мастерства то, что они услышали от Лиры было незрелым фальшивым и... украденным.
Тут осознание этого осенило совесть зеленой крохи и, разрыдавшись, она призналась в содеянном, попросила прощения перед ней, принцессой, слушателями и, обнявшись с серой галантной пони, сказала честно, прошептав, что нет лучше...
Баталии Октавии :) ...

[GazeRo888]

Цепи

...Он долго наблюдал, как опускается на легкую, беспечную синеву закат, и будто цепями становятся его красноватые оттенки (день обещал быть бесконечным в легкой верховой прогулке, неторопливом чтении, беседах с другими рыцарями, и внезапно - его нет)…
…Тогда еще ему, тихому оруженосцу, мальчику, любившему ветер, что легонько играл с белыми прядями его волос, стало тревожно: он точно почувствовал, что с той минуты его жизнь перестанет быть такой, какой обещала, легкой, полной побед, любви (ведь в будущем она подарит судьбу Рыцаря); но настал закат - день зачеркнут, что-то перевернулось в его душе...
Он продолжал смотреть, внимательно, боясь упустить каждое движение, на рассеивающиеся туманные облака, тонкие, как звенья цепей, как наблюдают за врагом, что бесчинствует, а остановить его нет возможности (это все ветер). Его незримые копыта точно темного коня развеют спокойное небо, и безнаказанно он улетит ввысь, украв день!
Рыцарь возненавидел его, и всякий раз, когда ощущал его порыв на своих черных бровях и бледном лице, чувствовал бессильную подавленность, стыд перед самим собой - он же должен побеждать, сражать чудовищ, всякая сказка об этом говорит, но...
Меч, стараясь поймать ветер, только ранил своего хозяина и, изнеможенный и со страхом смотрящий на то, как кровь от порезов переплетается в узелки и скользит в ручей у замка (тень словно цепей скользнула там); и пропадает из вида, забирая силы, день не возвращается, алый закат все приходит...
Повзрослев, Рыцарь - теперь юноша со строгим взглядом, всегда готовый идти в бой, в доспехах, стал умнее; однако... сердце его продолжало нашептывать: "Столько разбойников ты отловил, столько боев выиграл, а дни и ночи, заковываясь в цепи дождя или снега, уходят! И где-то в них прячется ветер...".
Он задумался, глаза ловили крохотные снежинки, мутные, усталые; танцующие вокруг старых стен замка; тот стоит себе, ему не жаль, конечно же, ни ночи, ни дня, он всегда строен и красив, и величественен; и стены точно впитали ветер... Какое предательство! Рыцарь отвернулся от них, за которыми рос и воспитывался, за которыми наблюдал маленьким мерцание звезд и ловил в ладошку солнечные зайчики. Все это стало как ошибкой, мечтой. Юноша решительно пошел твердым шагом от замка, не оглядываясь и только думая об одном - хороша жизнь и сказка, где даже неживое творение притворяется, накапливает в себе того, что так пугает, так мерзко тебе...
Ему... не стало легче - впереди - распутье пустыря, гул ветра, на мгновение в рассудке мелькнула завораживающая мысль - "Одумайся и вернись, живи, как жил!". Рыцарь удержался за веточку меча, и она увлекла его - четкие и смелые грани оружия этого противоречили: "Но за замком цепи ветра отнимают день твой, других, принося закат... Ты прав был - это монстр, не отступайся! Срази его, ведь ты - Рыцарь!".
И он послушался этого голоса внутри себя и, резко поправив падающие пряди белоснежных волос, вслух тихо, но грозно произнес, обращаясь к своему давнему тому незримому врагу: "Не смей оскорблять меня! Я все равно найду твой источник, и тогда ты пропадешь, я не позволю тебе красть мою жизнь!". С этими словами он поспешил в путь...
Каждая секунда рисовала его памяти детство, в котором он очень боялся не успеть стать взрослым, не прожить (как хотелось смутно ощутить счастье, став взрослым); что такое оно? Рыцарь думал, стараясь не брать в рассуждение ниточку себя, это не благородно, да и станет ли он счастлив, если позаботиться только о личной мести ветру? Дуновение ли этого холодного и равнодушного воздуха крало его дни?..
Он с тяжелым стуком в груди признался было себе, что запутался словно в магических цепях; хотел остановить коня, черного и старательно перебиравшего копытами в покорной беге и благодарности за то, что его любят, ему дают возможность побегать, увидеть новые дали...
За горизонтом их - замки, туманом сотканные и бело-призрачные, синева, переливающаяся в лунном свете (опять ночь, день ушел); Рыцарь с горечью шлепнул поводьями по шее коня - доброжелательно стараясь угодить хозяину, тот побежал быстрее; вместе с задумчивым своим всадником понимая - надо спешить; тихий, как насмешливо-победно холодный смешок ветра рядом; цепи его близко...
Рыцарь остановился, приподнявшись в стременах и одной рукой схватившись за меч - среди мерцающих синих кустов ходила тень, фигура в темном плаще и маленькой короне; не Король ли Ветра это? "Сейчас я тебе отплачу за..." - и юноша не высказал всех мыслей, в смущении и сердясь на свою ошибку, он потупил глаза и молчал (то была маленькая девушка, в белом платье, с черными волосами и глазами; приветливо предложившая травинки коню Рыцаря)...
Он осторожно наблюдал за своими чувствами, не отводя от девушки глаз. Когда он был мальчиком, снилась ему принцесса, так похожая на нее, с такими же, как у него, карими глазами, красивая, добрая, как она; от старших он слышал, что жизнь невозможна без любви и все ищут ее; может, и он нашел ее?..
Рыцарь стал размышлять - почему, несмотря на приятный нрав девушки, на волшебный синий сад, в котором она жила, он не может забыться и отдаться чувству до конца, полюбить ее, забрать с собой в иной край, жить, растить детей, встречать дни и ночи и быть счастливым, забыв о детских страхах и пытке ненависти к ветру? Он всматривался в синие переплетающиеся ветви с сияющими листиками и розочками - все располагало к надеждам, тишине...
В чем же дело? Девушка, видя его грусть и тревожное погружение в размышления, мучительные, тихие, как затухающие, уставшие огоньки веры в будущее, еще больше... Захотела утешить его, ведь она с первого взгляда полюбила этого молчаливого, быть может, на первый взгляд, и сурового юношу с, так непохожими на ее чуть смуглое лицо, бледными чертами, в симпатичную противоположность, с белыми волосами; настоящего Рыцаря из ее грез; уже ль ее сказка оживет и она станет счастливой, его женой?..
Она готова преодолеть сотни миль под холодным ветром вместе с ним (тут гул был легонький, приятный; может, он не давал покоя ее возлюбленному?). Девушка поняла - надо сделать так, чтобы он перестал обращать внимание на него (ветер - скука, глухота, даль от города, она понимает его; и, быть может, стоит одного сюрприза, и он забудет об этом?). Обрадованная этой идеей, она танцующей походкой отходила вглубь сада...
Походкой легкой, быстрой, как... Ветер! "Не может быть, чтобы ты был в ней!" - отчаянно заломил бровь юноша, увидев это, - Она ли это? Ты ее такой сделал? Притаился в саду, потом уводишь от меня?.. Не тронь хоть ее, чудище!.." - вспыхнул он и, взяв в руки меч, быстро пошел за ней...
Отодвинув ветки, он... отпрянул - девушка танцевала, рукава и полы ее платья поднимались вверх, как плавные белоснежные волны, она наклоняется и срывает розу. "Это не она!" - едва не крикнул вслух Рыцарь, с ужасом вспомнив, как ветер, закатом перечеркивающий день, цепями силы душил цветы, листья, ломал их; он здесь, в ее теле; что делать?
"Ты бредишь! - крохотная частица его жалостливо сжалась в комок и пискнула. - Не делай этого, она для тебя... Что ты творишь?!.." - (взмах меча - и, оглушенная ударом, девушка упала на ветки, из виска у нее побежал тоненький ручеек крови, в синий ручей).
Рыцарь отбросил меч, закрыв руками лицо и, без сил опустился рядом, в мозгу навязчиво крутилось: "Я хотел отдать тебе все, что имею сам, хотел любить, но ты выбрала ветер; как будто не знала, что он крадет мои дни и враг мне; ты научилась у него срывать цветы!.. Как могла ты меня предать?!..".
И в то же время он хотел, страстно желал вместо нее упасть от своего меча, чтобы его кровь напитала этого бессовестного и безжалостного призрака воздуха, скрежет его вновь доносится в осиротевшем саду...
Лепестки сорванного цветка поднимались вверх, уносясь в сторону замка, сияя в луне, как слезы; он плакал, как ребенок, не по своей воле, по наказу какого-то беспокойного духа, оглушающего его: "Прочь отсюда! Ты догонишь, отомстишь!.. Ветер впереди! Он все еще силен и отнимает твои дни, взгляни...".
Он машинально тяжело поднял голову - рассвет, но те же пустые, острые разорванные тучи, бледно-скованные в виде цепей, кривыми зигзагами - молнии алого блеска на темнеющем небе... Отчего оно темнеет?...
Рыцарь дико озирается вокруг себя - впереди приближалась черная лошадь, будто из переплетенных туч, глаза ее отдаленно напоминали те, что были у его коня, но приглушенно сверкали чужим блеском; сильные ноги неслись бесшабашно, их ничто не могло остановить, это был точно сам Ветер.
Юноша поправил шлем и снова взял в руки меч, искажённая обезображенная радость выступила на его лице: "Я так и знал, что сказка явит твое лицо, ну что ж иди ко мне!.. Либо возьми все мои дни, меня; либо... Я убью тебя!"; он бросился навстречу Ветру, выставив наготове острие меча....
Солнце выглянуло в полную силу и осветило его, упавшего без сознания - он всадил меч в своего коня; теперь один; а ветер все мчался себе отдаленным эхом; цепями окутывая опавшие капли дождя в черноватые узоры времени; Рыцарь хотел встать и проснуться, от выпивавшего рассудок и силы состояния, понять, что происходит, но ничего в нем, казалось, не осталось, только испуганное ржание коня, кровь его на мече и грохот падения, этот остекленелый взгляд...
Невидящими глазами его хозяин окинул пространство вокруг - при свете солнца синий сказочный сад был... Тем же, только печально-темных оттенков, тишина смешалась с гулом; ничто не исчезало ни в ветре ни в облаках, тревожно дрожащих в высоте неба...
Где-то мелькнули черные черты щемяще знакомой морды - он все еще любит и ждет, этот верный, молчаливый быстрый друг, подошедший в роковую минуту, чтобы утешить и обнять высокой шеей и вытянутым лбом заблудшего, испуганного, отчаявшегося своего хозяина; все дни, что уносились или ветром (юноша покачал головой - неправда, было! У него все было и при нем; он мог жить, иметь любимую, верного коня, замок, дороги; мог! Кто украл это?)...
Рыцарь шел, не видя дороги, проклиная тот миг в детстве, когда он испугался ветра и поверил в то, что цепями забирает это дуновение, все такое же холодное, пустое и темное, закатом дни; и лишь одна фраза не сходила с его уст, отворачиваясь от себя и говоря себе, желая нанести порезы, боль и без нее: "Как ты мог предать?"...
"Ты боялся не успеть жить, а ничего в жизни не видел, кроме ветра, и не успел..." - бежал внутри его стыд, желание идти и не прийти никуда (поделом!); взгляд все судорожно ловил, как...
…Опускается на легкую, беспечную синеву закат и становятся его красноватые оттенки будто…
…Цепями…

[GazeRo888]

Розовые попугаи

...Их легкие, крошечные перышки впитывали в себя солнце, кружились в приятном ветерке, не вынося ощущения радости полета, покидая крылья и уносясь ввысь...
Еще маленькими птенцами их любил розовый закат, попугаи летали в нем и ощущали счастье - свобода ласковыми пузырьками вспушивала им кротко пробивающиеся мягкие перья спинки, грудки, головки; воздушным одеяльцем укрывая крошечные глазки (черные бусинки их верили - так будет всегда)...
На соседних веточках в синеватых лианах, переливающихся от дрожащих капелек дождя, росли они - мальчик и девочка; вместе гуляли в лунных дорожках, рассыпающихся по перешептывающимся листикам; угощали друг друга ягодками и орешками; играли в слова, касаясь клювиками теней или следов разных птиц или зверей, камешков или блестинок ручейка, а после - тоненьким голоском придумывая им имена; закрывая глазки и проводя круглыми щечками - они смеялись вместе...
Усаживались, наигравшись или чуть устав, рядышком, замирая сердечком, касаясь крыльев друг друга, дотрагиваясь до лобика друг дружки и смущенно-робко наклонив головки: им было хорошо...
Но однажды... мир изменился для них навсегда, небо было надолго закрыто ало-стальными штрихами, и первые, мягкие перья улетели, больше не поднимут ввысь крылья; (уже ли навсегда?) тревожные, они бросились к дверце, в которой оно отражалось, быть может, еще можно успеть попасть, спрятаться в высоте? Но миг - и небо в дверце задрожало, враждебно-холодно потянуло в себя; не отпуская (птенцы тонули).
Попугаи испуганно пищали и старались выплыть; плакали, глядя вслед перышкам - на эти грустно и тревожно качающиеся на земле и воде лепестки их души; их соберут в украшение, купят богатые, полюбуются день-другой и выбросят; равнодушно смотрели, как вода затягивает их...
Они закрыли глаза, с грустью уже навсегда попрощавшись с теплыми облаками жизни; как... Очнулись - их вытащили и перенесли в комнату; сухо, темно; но мягкая перинка подушки и орешки: они будут жить! В радости попугаи снова прижались старательно друг к дружке, давая себя взять в руки спасшей их девушке...
Мальчик и девочка росли у нее, и видели, как другие попугаи тоскливо ждали ласкового слова от тех, кто их кормит и в сознании зовется "хозяином" (с гордостью он принимает на себя эту роль, сажая птиц в клетки и украшая их, хвастаясь, что любит питомцев).
Они же были на ее руках или ползали на мягких подушках у окна; медленно за его гранью сменялись времена года; с деревьев начали опадать розовые лепестки, и они закрыли глазки, пряча слезинки (они не смогут больше так же свободно летать вместе с ветром, хоть и не были в клетках, у них нет крыльев; и даже тех теплых маленьких напоминаний о них – перышек)...
Тут они... С изумлением обнаружили, что больше не тонут в дверце неба (там светло и высоко, но не затягивает, клювик стукнул о дверцу - и все!). Это было зеркало; попугаи, боясь поверить в счастье быть живыми и видеть небо, боялись дышать, с замиранием сердечка они снова заглянули в него - та же синева, и, совсем как в детстве, порою в ней кружились розовые лепестки...
И они смотрели с увлечением за их полетом, переживая, когда один из крошечных розовых капелек сказки их мечты цеплялся за дерево и замирал - упадет он или останется, или неожиданно улетит высоко-высоко, или плавно покружится на месте, ожидая других лепестков, вот он радостно летает с ними, они вместе, улетают к звездам...
"Они - словно мы!" - говорили друг другу глазки попугаев, они снова опустили их (они подросли, не покидало ощущение, что это знак, что неспроста они видят вновь вдвоем это нежно-розовую дымку рассвета); внутри поднимался трепет, тоже похожий на ожидание, от которого иногда рассеянно слушались рассказы о чудесных странах, несколько устало и скучающе порою кушались ягодки, не спалось; он говорил им: "Вы снова взлетите!"...
Ожидание их становилось любопытством, ожиданием разгадки тайны; они внимательно, не покидая друг друга, старательно заползали на столы, шкафы, вытягивали головки в сторону окна - там летали птицы, воздушные змеи, самолеты; может, и они это испытают, если их хозяйка взлетит (девушка летать не умеет; но она может сесть в самолет); и они стали ждать, в предвкушении перемен, смешно и нетерпеливо потопывая лапками...
И это случилось - попугаи на руках ее смотрели в окно самолета - небо стало ближе, как будто они сами, на крыльях, были в нем - огромное, легкое, его теплый, нежно-розовый оттенок облаков чувствовался сквозь стекло; девочка от волнения подала лапку мальчику, и он взял ее, они смотрели друг на друга и не смели себе признаться: "Мы снова летим вместе!"...
Они оказались в другом месте, готические решетки напоминали клетки, хмурые облака совсем не такие, как были на высоте; казалось, темнота царила здесь и завидовала жизнерадостной их розовой окраске, она хотела поглотить их, стала пугать; хотя притворно уверяла в своей пустоте и неподвижности; они с надеждой заглянули снова в зеркальце, где столько раз видели светлое небо и белые облака; но сейчас там - также темнота, все переменилось; как жаль, что не подняться снова, пусть и самолетом, в момент, когда все было, как в детстве; не убежать...
Не хочется оставлять спасшую их девушку, что не побоялась ничего и бережно их лечила, кормила, не отдавала никому; но темнота, как она хочет перечеркнуть, обрезать все хорошее и разумное, искреннее, как однажды уже забирала!.. Девочка дрожала и ползала на одном месте, утешаясь воображением того, что она убегает, учится это делать...
Мальчик обнял ее головкой; они уснули; вдруг... Луч, тонкий розовый, коснулся его щечки, такой же радостный, верящий в будущее, в лучшее; он промелькнет так скоро; он стал будить ее - скорее, посмотри; она... Тихо прижалась к нему, не упрекнув и забыв, что не выспалась - в ее глазках читалось счастье - они вместе видят точно себя - двое воздушных розовых попугаев слилось в один луч; он проливается невидимым дождиком на их грудки чего-то мягкого, светлого, теплого...
Оно все еще с ними (их маленькое мгновение, в котором они летали, смеялись в капельках синих листиков); вокруг точно снова закружились розовые лепестки, опавшее цветение то было, или их перья - они не знали; только кротко и с любопытством впитывали в себя осторожно секунды розового луча... Он разлился по ним и ускользнул в... дверцу зеркальца; торопливо они поспешили глазами за ним и...
У мальчика отнялся дар речи - в темно-мутно розовой, рассеивающейся дымке он увидел девочку, будто себя - ак похожую на него, только поменьше и с более тонким сложением тельца; ее... покрывали нежно-розовые, восхитительно переливающиеся перья; пересечения луча, словно срослись у нее на спинке, образуя сияющие... Крылья! "Ты вернула мне крылья, ведь... Смотри, они у тебя!" - прошептал он ей, дрожащей лапкой придвинув зеркальце.
Она посмотрела - розовый луч осветил ее спинку, тепло и мягко. "Это все ты!" - ответила она и склонила ему головку на грудку (она чувствовала, что он точно обнимал ее крыльями, сверкающими, как солнце в закате, розовыми переливами)...
Они забыли в то мгновение, что не имели крыльев, что уже настал день, привычно чуть серый, обыкновенно так пугавший их, они не слышали карканья воронов, навевавшего так часто кошмаров; в глазах их у друг друга был только лучик, розовое переплетение, укрывающее их в объятии словно их перышек и переливающееся мелодией дождя счастья детства...
...Легкие, крошечные, точно перышки розовых попугаев, что…
Хранили в себе солнце, кружились в приятном ветерке, не вынося ощущения радости полета, покидая крылья и уносясь ввысь...

[GazeRo888]

Vincent…

Поздний вечер. В последнее время не спится, может потому, что я не могу поверить - прошел, казалось, целый век - а я еще живу; как незаметно одна эпоха сменилась другой, а в контрактах не замечаешь...
Стабильные и не очень, многостраничные формальности с подписями; обязывающие встречать много месяцев лица; которые потом или хочешь забыть или вынужденно вспомнишь, услышав о премьере нового фильма...
Как волшебно - я проживаю в них: историями, что после меня останутся, они перенесут воображением и сопереживанием за героя в себя на всей планете мальчика или девочку, взрослого или юношу, быть может, вернут молодость моим ровесникам; как мне когда-то...
Готической расцветки пленка или черно-белые ленты (что наиболее классически) - в один момент я думал найти в них свою мечту; интересно, право, увлекающе-интересно ведь почувствовать себя среди канделябров и средневековых стен замка, в их потемках скрывается камера и съемочная группа; так давно к ней привык, что только оклики и команды режиссера приводят в робость...
Никто и не догадается о ней, скрытой за отвернувшимся по сценарию персонажем ("Уверен, он читает про себя свой текст" - мелькнет в голове зрителя). Почти так - я задумался о дивной природе слов - через них вживаюсь в роль, они подсказывают, как посмотреть и взять за руку партнера по фильму, простые, отпечатанные на машинке буквы - цепочкой этих процессов перенесут нас и наблюдающего за нами в маленькую жизнь...
Она пронесется отголоском одной великой мелодии под названием искусство и не исчезнет, порадует, я уверен; надо постараться, "Винсент, ну привычно ж для тебя - стараться, соберись!" - и возвращаюсь на сцену; что перед оператором, что перед залом театра - одна сказка, так давно, оставшаяся ею только для зрителя...
Я же переговорю с режиссером, когда прийти вновь и, устало сняв костюм и смыв грим, одену простенький плащ, шляпу, пойду домой; по темной улице, освещенной изредка фонарями - годы они стоят, рисуясь выкованными узорами, не хотят, чтобы мимо них равнодушно проходили, надеются, что человек полюбуется его мягким светом и капельками дождя на его стекле; но он торопливо станет рассматривать афишу нового модной премьеры, лозунги, плакаты кино, что фонарь освещает...
"Быть может, и я так же?" - тревожно осеняет догадка. Я запомнюсь как имя в титрах, исполнитель с характерными чертами и манерой, а более всего - ролями - кому-то буду неприятен, для кого-то стану родственным характером, живым и оставшимся сквозь века воплощением его собственного или того, чего ему делалось испытать; а никто, наверное, не вспомнит, как продумывал я свой стиль, что ощущал вместе с героем, как советовался с друзьями, кого любил...
Хотя, быть может, и нет в этом особенности, и нет в этом поэзии, как нет загадочности в воспетой поэтами луне (смотрю на нее в окно) – думаешь - она нежная, мягкая, белоснежная, воздушная жемчужина, а вспомнишь, что она такое - холодный серостью камень, отраженный свет, каких в Космосе тысячи; ну и представителей моей профессии - тоже тысячи, и все они стараются жить и выживать, не терять лица и благовидной улыбки; все они, как и я, жалеют, что успели так мало оглянуться на простые лестницы и двери своего дома, в глаза друзей и любимых; время гонит их вперед, забывать себя, накладывать пудру и подводить взгляд для эффектности вида на экране...
И, как и мои, их глаза постепенно устают и болят от косметики, резких вспышек камер и мелкого шрифта договоров и сценариев, от бессонных ночей и от невидимых, тревожных слез - незаметно под тем же фонарем луны мчится эпоха вперед, меняя местами вкусы, жанры, имена, новые, более эпатажные... Мы все стареем и, тем более, когда устаем от собственного антуража, теряем половину, а то и больше, поклонников, конкуренция больше подчеркивает наши седины одиночества, что искренне мы мало понимаем, зачем мы здесь...
Знаю нескольких ребят, немного старше меня или младше; разных темпераментов, целей, манер персонажей - все они приходили к одному - сожалению (очень бы хотелось остановить всем нам время; где мы молоды, еще счастливы, имеем успех, а главное - веру, что нас любят и впереди столько интересных для нас и публики ролей)...
Иллюзия ли это? Еще с первых лент я замечал, как бесконечно-бесконечно тянется, вроде бы, рабочий день - попил кофе, поболтал в перерыв с тем, с кем наиболее сблизился, вспомнил что дальше, ждешь, когда следующий акт - при хорошем настроении - чтобы еще успеть поиграть в жизнь, что выбрал из миллиона существующих в реальности и снах, фантазиях сценаристов; в плохом - чтобы поскорее закончилась эта суета с репетициями-примерками, долгами-зарплатами...
Бесконечно крутится-крутится пленка, мелькают кадры, вспышки, пикает записывающая звук аппаратура, меняются блики и тени, декорации, лица, эпохи... бесконечно ли? Не успею оглянуться - в трюмо гримерки мне уже не двадцать... вот уж и не тридцать... и даже не сорок... Время все летит, хотя крутится в мозгу тот же текст: "Играй. Тебя все еще помнят!"....
После любви - добрая память - вот что может согреть нашу теперь редкую и тесную семью, ждущую предложений не из романтики уже, с практичным взглядом осторожно беря в руки хрустальный бокал из реквизита (он более не кажется бардовым морем тайны; просто дорогой); как грустно это осознавать - Тони, Бела, Рони, Бад, Лу... - что приключилось с нами?..
Помнится, прихожу робким двадцатисемилетним мальчишкой и робко смотрю на вас, восхищаюсь - вы, несомненно, благороднее, мудрее, смелее; от вашего мастерства, уверен, еще тогда не чувствовали зрители расстоянии между вашими героями и пленкой, они словно вместе с вами переживали, боролись, совершали внутреннюю драму; ощущали от вашего взгляда и голоса холодок страха или напротив - легкость на душе, как среди добрых и старых друзей, улыбались вместе с вами...
Теперь вы улыбаетесь так редко, вне экрана ваши добрые глаза спешат скрыться за очками или закрытыми дверями (то, что полюбили, быть может, только ваши образы - какой актер не простит этого зрителю, но вам лгут...). Обида тихонько впитывается в ваши руки и походку, теперь разбитые, медленные (неужели и вправду вы чувствуете себя теперь просто все еще живыми, но никому не интересными, застывшими в лице известных монстров; и они вас больше не поддерживают...)....
Как странно, это были точно ваши дети - и они покидают, вырастают за гранью миллениума, портятся их характеры, их избаловали вниманием, отдают поиграться ими другим, невидящим того, что взрастили вы! Сейчас мало кто оценит трагедию Франкенштейна или Мумии, безумие Дракулы, Невидимки, хаос Мухи... Режиссеры, как неразумные приемные родители, или даже скорее - хозяева питомцев - разберут их по принципу: "Да это ж было классикой; а им можно напугать и здорово заработать" - и зрителям, точно детям, покачают потом почти бесконечно-серийно-фильмовой игрушкой; по такая потом эпатажу, цепляя и заманивая...
Разве вы это предчувствовали; долгими часами знакомясь с романами и рассказами, откуда взяты наши герои; репетируя перед зеркалом, предлагая режиссеру свое видение характера его, споря с ним, рискуя остаться без получки и обеда, и все же отстаивали это, самозабвенно, до абсолютной физической усталости играя на площадке, стараясь изо всех сил вложить свою душу, сберечь ее видение и уроки через персонажа для потомков; жертвуя здоровьем, личным покоем, счастьем?
Так ли работали, пренебрегали своим детищем и забывали свою ответственность перед тем, кто к нам приходит, занимая уютное место в зале во времяпрепровождении и в кино- и просто театре; перед тем, кто нам верит, следит за движениями наших героев, как за шагом своих близких друзей или своими? Осознания этой трагедии не стоит, не стоит делать более острым, калеча ваши судьбы; но...
Вы ушли, мои тихие, верные друзья (мы были как братья – часто… втроем просились на один фильм, чуть перемывали кости коллегам и режиссерам за рюмочкой в кафе, шутили, делились друг с дружкой новостями своей индустрии и личными делами, гуляли по нашим сероватым и дождливым улицам, раскрашенных только разве плакатами, иногда… ссорились, порою замыкались в себе или проблемах, иль на личной жизни, и не разговаривали, иногда ревновали к интересам один одного или к дружбе друг с другом, случалось, цеплялись к словам, характеру или поступку один одного, из скуки-вредности-шалости строили пакости, точно дети, но потом… мирились внутри себя и внешне, радовались, что есть друг у друга, знали - мы были одной семьей)...
Что кинопленкой ускоренно-щемяще невозвратно бегут лишь вспоминания... - передо мной фотокарточка на пробу фильма, где мы все втроем: слева Бела, кокетливо держащий провод от реквизита (ему нравилось позировать). В халате доктора-гения, с привлекательно-хитроватым прищуром, но таким искренним и добродушным; посередине Тони, больше известный как Борис, в с извечными, искусно вырезанными скульптором-гримером, шрамами на руках. В специально узком, на два размера меньше пиджаке, чтобы подчеркнуть гигантский рост его героя, со знакомыми каждому электродами на шее и швами на парике, тихий и спокойный, вот-вот грозящий проснуться от молнии и навести ужас на зрителя; справа я примостился, право, не очень тогда был готов к фото, едва успел переодеться в простенький костюм героя, потому и ерзал, хотел спросить - "А что, банкет и праздник в честь чего?" Ну и вышел оттого - с непосредственным вопросом в лице, с приоткрытым чуть ртом, с немного приподнятой одной бровью (к лицу это было моему персонажу тоже - доброму и кроткому Кровелю)...
Одно из редких фото, где мы все еще молодые и в душе и на лицо еще ничего, вместе)... Сейчас же... Мне грустно... еще тоскливей подумать в глубине души, что, как страшно, быть может, кто-то и не знал вас, не вспомнит… - без вас мой мир осиротел…
Да и он уже не тот, что был тридцать или уже сорок лет назад, мистически не замечаю уже времени, как если б смотрел с ним кино, или строку титров и не обратил на оттенок его собственно присутствия внимание - машины все быстрее, фонари все неоновей, а в сути что-то ушло, может, мне так кажется из-за оценки мною современных сюжетов? Раньше упор был на нас, актеров, сейчас... Актеров можно придумать и без людей, нарисовать на компьютере, заменить спецэффектами, а правильно ли это?
Мы ведь были скромнее и цветогаммой, и техникой, а не одно поколение смотрело пленки с нашими героями и пересматривало (теперь иногда посмотришь - и через полчаса уже забудешь и вспоминать не захочешь)... Быть может, вопрос в реальности - кино уж не реальность - ему все меньше нужны люди, все больше тот свет и узоры (м-да, сбылась мечта фонаря на моей улице - теперь ему внимание...)...
Стыдливо задумчиво опускаю голову - завидую ли я ему и нынешнему веку? Жалею, из-за пережитого, прошлое? Отчего? Луна все так же светит в окно моего старенького дома, освещая шоссе; слышится гул машин, огни проспектов и рекламных щитов, прохожих, едва различимых в ночном шумном городе; а я по привычке беру наугад сценарий мыслей и читаю, обдумываю...
Поздний вечер. В последнее время не спится, может потому, что я не могу поверить - прошел, казалось, целый век - а я все еще есть; как незаметно одна эпоха сменилась другой, а в игре ощущений не замечаешь...
Как… все идет вперед, будет идти, иногда переплетая эпохи со вкусом или не очень, в неоново-цифровом потоке, отображая черно-белое, цветное, объемное, придумывая новые лица, костюмы, декорации, эпохи и давая читать истории о них для воспроизведения новым поколениям, радуя и воспитывая на новый лад мальчиков и девочек, юношей и взрослых, новой школой, старая...
Тихо себе ждет на полочке, в лентах, причудливых ниточках из прошлого, атмосферы «ретро», чинная, спокойной гаммы, все же загадочная, хоть и простая, с так знакомыми мне именами...
Быть может, и они будут вам интересны (как жили, как думали, откуда взялись те самые существа, имя которых до сих пор у вас в мировоззрении; как они выглядели и благодаря кому); спасибо, если вспомните их, и если мое встретите -
Vincent...

[Vlad pavlovich]

Как-то ни разу до сих пор не удосуживался заглянуть в этот раздел. И сегодня, удосужившись и заглянув, прочитал несколько рассказчиков. Каждый из которых - маленькое чудо...

[GazeRo888]

Ой)))
Спасибо,
буду стараться

[GazeRo888]

Театр грязи...

...Он нервно колышется кулисами из дождя, косые иголки его блестят, казалось, мягкие, но они холодны...
Быстрые и не обращающие внимание, забавляются они с тропками, превращая радостную твердую дорожку в вязь, глубокую и ледяную; жадно тонут силы, светлое или белое пятнышко там...
Где, давным-давно, выдумали, что на свете есть чистота и порядок, послушные капризу и развлекающие; как грустно - даже когда на сером небе нет грозовых туч, угрожающих этим придуманным вещам, чувствуется, что вот-вот настанет черно-жидкое, царящее море...
Из него выглядывают такие же, как я - усталые от иллюзий и от реальности, от сна и дня, неухоженные, немного с придурью, хотя... Быть может, они не актеры в этом театре грязи - живут в ней, привыкнув к состоянию растерянности...
Когда что-то путается с другим, мешает, толкается, пробивая себе пространство в сухожилиях мутного химического хаоса; смотришь, не можешь отвести взгляда, представляешь себя на месте выбранной разбитой куклы или бумажного кораблика, рисуешь в воображении, как она приплывет к маленькому человечку, которому понравится, что будет любить ее, купать, кормить, водить к другим куколкам...
Но она все плывет, и никто не обернется, не подумает, что она хорошая, быть может, красивая, тихая, добрая... нет, она грязная, разбитая, старая, брошенная, ненужная, ее вид внушает утихающим вдали шагам лишь брезгование ею, отчего так?..
Вопросы, размышления - один бедственно-скупой на радостные оттенки ком, в нем вязнем, как наши ноги, задевающиеся не то об разнесенный станок, не то об проломленные лестничные перила, что ж, в прочем, надо смириться, рассеяться, ведь я до сих пор передвигаю ноги, по куцей навырост кофте чуть не по колена пробегает ветер, дело снова к дождю, надо познакомиться с соседями...
Они представляли собою группку красноносых с припухлыми и в то же время истощенными лицами, с неряшливыми кудрями, усами, наспех выбритые и потому с порезами, забавно дерущиеся из-за нескольких вышвырнутых одним эксцентричным господином монет, он сказал, что не чает в нас души...
Ее мы могли наблюдать, познавать каждым вечерком, собираясь в пыльной зале, слушая музыку, наблюдая его монологи и посматривая миниатюрные, вырезанные из картона скульптуры, старые картины (это все отдавалось в душе осторожным, многозвучащим словом - "Театр")...
Иногда и нас приглашал играть - мне доставалась роль королевы, в простеньком платье и с куцей диадемой; что судила средневековых героев; нимфы, стерегущей статуэтку, дегустирующей редкое вино под руководством севилье аристократки...
Последнее перевоплощение было наиболее приятно и мне, и товарищам, как и я, употребляющим до этого вместо воды (да и еды) какую-то едко-спирто-сладковатую розовую сивуху; от нее язык разучивался соображать, что надо говорить, руки и ноги едва держались с головой, да и нос становился красным, как у них...
Все было привычным, одним и тем же - мы напитывались высокой культурой, успокаивали душу ее игрой, налицо же галдели после удачной реплики, дергали, как дети малые, то одну, то другую кнопку машиной звукозаписи для постановок; за что нас били, и называли не иначе, как "пьяный сброд"; телу было обидно, возмущалась каждая частичка его, но оно смеялось и улыбалось, продолжало тихо плыть по течению перетекающих друг в друга сценок...
А небо было все таким же серым и, казалось, тоже состоящим из грязи, методично, искусным кулинаром, помешивая ее, делая еще гуще и острее, соусом-дождем, здание потихоньку проваливалось, в один момент... оно упало; хотя и побитые стекла и потертые паутиной залы целехонькими смотрели на нас пустыми тенями; однако оно умерло - господин, дававший нам денег и приют, кормивший, хоть и руками своего помощника бивший нас, игравший для нас и даривший крошечные жизни на сцене, покинул театр...
Чтобы не плакать, заглядываю в грань бутылки, которую, если и не пью, то всегда ношу с собой, как память-тростинку, вытаскивающую пусть на миг из плотного болота абсурда; отходно-черное месиво ожило с новой силой, оно, как жизнь, или точнее, как отражение ее - не стоит на месте; сожители-оставшиеся выли и, не в силах стоять, падали в потоки грязи, обпиваясь сивухой и, водя аффектно черными от земли руками в ее ручье, испуганно лаяли, как брошенные щенята (кто увидит - только посмеется, а им больно!)...
Их так много, изумительных, почти безмолвных и по-детски грустящих; восхитительно, у меня не было столько щенков, красноносых взрослых малышей, в попранных костюмах и с сединой, или только выросших, а все одних - одиноких, запутавшихся в этом театре грязи крох... Попробую их приободрить...
Подбегаю к каждому, периодически тоже падая в черно-тошный ручей, вытираю рукавом лицо, не сдерживая эмоции, с улыбкой, точно опять маленькая, тискаю за обвисшие щеки, обнимаю и покачиваю в объятиях; пробую петь песенку и даю розовой нашей общей мамки-напитка; конечно, и они понимают, что это только думают; что делать? - совсем одни, надо как-то продолжать жить, то есть передвигаться, обмениваться взглядами и шагами, с любопытством пробуя притронутся к ускользающей красоте (статуэтку мы спасли)...
Глядя на нее, я внутренне примеряла к себе сотни состояний, как актер, ныне опустевшего без него театра, менял парики и грим с костюмами - удобно ли сейчас находиться в смятении, стоит ли жаждать еще... не то игры в миниатюрную сказку, не то сивухи; следует ли предаваться щемяще звонкой в тиши, умиляющей взор ностальгии? Кругом - грязь, темнота, паутина... Оглядываюсь...
Замечаю в ней бабочку - настоящую, нежно-красочную, с трепетом подграгивающую всем тельцем, чуя неподалеку, вроде бы безобидного, но хищного паучка, пробовавшего обмануть чутье медово-ласковой расцветкой и крошечным размером; он близко... Движения его тихи, на первый взгляд - замечаемы и медленный, но миг - и он уж тут; как действие психотропной малиновой жижи, так обожаемой мною и моими товарищами, сама не знаю за что...
И так же от одного ее вида мы делаем вид, что радуемся, тянемся к ней, а в глубине души признаемся себе, что это тяга к яду, противоестественная и ничего более; что на самом деле мы хотим выбраться из этого театра, где на нас орут и бьют, где теряемся и выставляем себя посмешищем в бутафорских зарослях сценок; а желали бы убежать, улететь...
Как та бабочка из паутины; ей напомнили ее блестящие росинки мягкий и душистый цветок, его стебелек дышит теплом, воздушными лучиками, хорошего, живого; что дарит радость, счастье; живительный нектар; но то - паутина, безжалостно клейкая и завидующая ее крылышкам...
Осторожно беру их очаровательную хозяйку в руки, вытащив из бело-слизких ниточек; подношу к лицу - краски ее хрупкой спинки, казалось, изумленно-тоскливо покрываются бледно-тусклой поволокой (и снова, и опять дождь); надо под занавес, вглубь здания...
Там пьют и громко смеются или перебраниваются в драке, засыпая, приставая один к другому с предложениями скучной игры или сообща посмотреть туда-сюда, вздохнуть в ту сторону или иную, послоняться; другое на свете так ранило или надоело, что забыто, как сон с похмелья...
Осмотрев комнатку, где они были, привычно скромно устраиваюсь на свое место и пробую играть с бабочкой, как делала это с пьяными обрюзгшими товарищами-будто щенками: оттираю ей грязь с лепестков крылышек, стараясь не сломать; тихонько целую и глажу, другой рукой предоставляя моей новой подружке ползать по ладони, все трясущейся чуть от сивухи...
Видно, ее цвет и запах пугал бабочку, и она тревожно шевелила усиками, когда парочка мужичков с блаженными полузакрытыми глазами и розовыми щеками предложили жестом (говорить они почти разучились) искупать в ней или напоить ею крылатую малышку; обдумываю, внимательно оглядывая ее, как будто ища в ее утонченной фигурке-цветке правильный ответ...
Была бабочка розово-кремового цвета, небольшая, простая; но такая изумительная, новая, красивая для меня и для тех немногих, кто тоже сообразили - непросто насекомое; что-то надо дать хорошее, радующее этому чистому малышу воздуха; кто знает, быть может, она полетит в небо, высоко-высоко, подарит нам лучик солнца...
Его так не хватало нам, замерзшим, задурманенным душной атмосферой театра грязи; беспрерывно поглощающих искусство когда-то ради спасения; после - из-за забавы, после - для количества, бездумно-устало, не видя в нем ничего, кроме круга памяти, в котором унижали, любили только для себя (чтобы было кому слушать и была полная сцена)...
И теперь не было будто для меня ничего, кроме этой бабочки - на минуты она стала для меня всем, чего я на самом деле хотела, покорно одевая куцее платье королевы или аристократки - ближайшей подругой, даже половинкой,.. дочерью! Я смотрела, как она аккуратно умывается лапками - и мне не надо было ничего больше, было хорошо, как никогда, свободно, покойно; умывала ее и поила дождевой водой, вытирала и прижимала к груди; не заметила, как...
Бабочка встрепенулась и улетела; как оглушили; внутри беспокойство и тоска, какой еще не поднималось - чистое, прекрасное создание, забери меня с собой! - с затаенным дыханием; в безмолвном крике открыв рот, бегу за ней, не обращая внимание на то, что после дождя еще больше грязи и он обещал вновь разразиться...
Падаю и... со вздохом давлюсь розовой ложью, инстинктивно захваченной с собой - нужно вернуться, чтобы подобие щенков не осталось в одиночестве, как я, да и кстати, надо им дать сивухи глотнуть (ломка настает так скоро); кап-кап...
Дождь, зашелестела грязь; разбито иду под занавес здания, не оглядываясь, иногда рефлекторно косясь на бутылку; шатаюсь, вязну и тяжело поднимаюсь, надо как-то продолжать жить; быть может, хотя бы ради памяти о часах блаженства, когда еще не были пресыщены ни жизнью, ни искусством, ни напитком, ни сном, ни разочарованием, ни усталостью; в секунды; в которые незримо было солнце на ладонях...
Тихо улыбаюсь - несомненно, точно все еще со мной ты, бабочка, что так странно сделала в миг спасительным лучиком, навек закравшимся в душу, косой и хмурый дождь...
Театра грязи, в нем...
Как твои крылышки, шелестит для меня, для нас украдкой где-то в глубине своей, тайной чистого, прекрасного, живого косой шепот падающих капель...

[Beautiful Belochka]

Неплохо. Стараешься.

[GazeRo888]

Лилия на подушке

... Капельки на ней катились, тихо, медленно, они были словно слезы...
Грусти... - Флер Де Лис лежала на перине и подушке шикарной кроватки и смотрела в одну точку, устав плакать; распускались цветы и тянулись к солнцу травинки, маленькие и взрослые волшебные пони сказочной страны, в которой она жила, радовались этому и весело болтали, щипля ростки, бегая и смеясь...
Она не хотела всего этого и знать, безнадежно обняла рукой подушку, безразлично оглядываясь на трюмо, окруженное пудрами-помадами, попонами и бусиками (Флер была самой красивой лошадкой); но и это ее не утешало, а когда-то она так любила встать, поправить изящную нежно-розовую челочку, взбить густой локон гривы, подвести длинные реснички хорошенькой мордочки, похожей на лисью...
"Я лиса, я дура! - жгучая, терзающая душу, капающая слезинка снова подсказывала девушке-пони этот монолог, - Я не хочу жить..."... У нее было много подруг, в числе которых числились и принцессы, и болтушка-Пинки-Пай, которой стоило угостить приятельницу мороженым с коктейлем - и грусть ее рассеивалась; сейчас...
Флер Де Лис постаралась вычеркнуть из памяти, что у нее есть все это, все ее сердце было полно переживания одного и того же момента - как она пришла раз домой, отлучившись за пирожными, а любимого уж не было; что сделалось с ее душой!..
"Он меня разлюбил! - мелькнуло у нее в голове моментально. - Я - просто манекен, для всех!" - после этого непродолжительного мелодраматично-трагического внутреннего рассуждения она бросилась на кровать и заплакала...
Пирожные остались нетронутыми, потом их стащили шалунишки-белочки Флаттер-Шай, что чутко подбежали к пони, рыдающей в подушку, пушистые рыжие малышки старательно тыкались носиками и лобиками в щечки, плечи, гриву Флер, принимая на себя ее боль; но она плакала-плакала, даже не оглянулась...
Вдруг... Все картины, смущающие и опечаливающие ее чувства, рассеяла... лилия; этот тонкий, белоснежный цветок сверкал, как звездочка крохотными капельками росы; точно так же блестели ее глаза, когда она впервые увидела своего возлюбленного... Аромат лилии осторожно одеяльцем укрывал утомленный лобик лошадки, казалось, его листиками вновь... распускается надежда и мечты, воздушные, тонкие, как дождь лепестков волшебного цветка сна...
Осторожно на цыпочках он проник в ножки Флер, они сонно уложил хозяйку спать, она счастливо вздохнула от этой мысли: "Что-то зря я, только цвет мордочки испортился... Какая же я глупая! Ведь... Я его люблю, он вернется!" - шелестом дождя, розового, сладкого, как пирожные, шептало эхо дремы (она танцевала в нем под белыми снежинками, теплыми, легкими, как облачка; с ним, с ее любимым)...
Лилия на подушке точно ожила, крошечной крылатой пони-феей она аккуратно поправила крылышками-лепестками челку спящей, гладила ее, обнимая коротким стебельком; не замечая, как мягко опустилась синева и зажглись ее небесные сестрички - звездочки...
Они приглашали цветок покружиться в их сияющем хороводе, полетать, помечтать с белой, как он, луной; и словно лилия внимательно смотрела на месяц, почти круглый, мягко рассыпающий тоненькие искринки на грудку, мордочку тихо улыбнувшейся пони, она протянула одну ножку и наклонила грациозно, смущаясь, головку - во сне ее взял за ножку ее жених; подаривший перед этим букет лилий...
На подушке такое же диво природы, сосредоточенно держащееся одним краешком за приятно-розовый локон Флер; думало о том, что она - ее частичка, такая же белая и красивая, радовалась, что могла облегчить ее страдания; она подмигнула звездочкам, что с интересом смотрели на нее с неба, "все будет хорошо" - говорил ее взгляд...
Лилия поправила юбочку из лепестков, приготовившись счастливо встретить ее изумленную улыбку - перед девушкой-пони стоял ее парень, смущенный, ему стало грустно, стыдно - интуитивно он приподнял полог ее сердца и нащупал там тревогу, слезы...
"Флер, красавица моя, прости, что так долго" - прошептал он, наклонившись к ее мордочке, спросонья поводившей ресничками; и поцеловал...
Цветок был в мгновение чуть смят - они обнялись; вместе потом долго говоря, долго глядя друг на друга, с улыбкой краснея щечками, что снова настал день, а пирожных уж нет, услышав разговоры Пинки-Пай, щелканье белочек Флаттер-Шай, мах крыльев принцесс, отправляющихся осматривать свои земли...
На них веселились, щипали травку веселые пони, радовались солнышку; Флер Де Лис снова радовалась вместе с ними...
Она была счастлива, что любимый вернулся, а...
На подушке сверкала росой белая, изящная лилия, она как будто зная - это любовь...

[GazeRo888]

Лес эльфов

... Малышу-эльфу Кузе не спалось: в эту ночь будет что-то необычное; листочки и ягодки у его домика задрожали...
Они точно слышали, как с каждой падающей капелькой дождя опускается звездочка - игривая, маленькая непоседа ночного неба; она то притаится в травинке, то прыг-прыг по дорожке, поправляя юбочку и отпуская от нее лучики...
Обрадованные возможностью поиграть, они с охотой стали исследовать лес - один тронет паутинку, другой искупается в маленьком озере, третий водит с братиками-лучиками прятки в густой кроне и ветвях деревьев, а один из них...
Тихонько щипнул за носик Кузю, как бы говоря: "Не грусти, ты не один!"; внимательная кроха-эльф проводила его глазками до... таинственного сияния на опушке леса (что-то впереди).
Любопытный малыш вскочил, поправив колпачок-шапочку, носочки и курточку, торопясь, как только мог - не пропустить бы, не упустить!.. Пришпориваемый такими мыслями, Кузя резво прыгал через пеньки с приятно-мягкими шляпками грибочков, стараясь не спугнуть светлячков, что дремали на травке, расправив переливающиеся всеми цветами крылышки...
Отодвинув их изумрудный высокий занавес, он восхищенно стоял на месте, не решаясь дышать - в лунном свете ласково, как диаманты, сыпались, переливались звезды, теплым, шелестящим колыбельную дождем; а среди них танцевали, кружились...
Крошечные юноши и девушки с остренький носиками, ушками и подбородками, в костюмах или платьицах из лепестков или крошечных целых цветочков, с мерцающими крылышками - то были эльфы!..
Их пестрый и быстрый хоровод плавно парил в воздухе, они смеялись и подпевали ветерку тихим гулом крыльев, колдуя всем малышам сладких и спокойных добрых снов и сказок...
Один из них с интересом опустился возле Кузи, осторожно наклонив к его лицу голову; мгновение спустя он улыбнулся и взлетел к луне, где продолжали кружить его друзья и падать звезды (кроха-эльф уснул, забавно подпирая кулачком пухлую щечку и приподняв бровки)...
Звездопад играл красками и, казалось, спорил с каплями дождя и лунный лучиками - кто красивее, кто искуснее выточет очертания деревьев и травинок, укроет их своими блестинками, украсит их в эту волшебную ночь...
В... лесу эльфов...

[GazeRo888]

Ожидая невидимку :)

... Это приключение, то под маской обмена смешками в адрес друг друга, то в ярком костюмчике лести или хитрости, в подобных реверансах часто бывало...
Гостем в отношениях Кэрррот-Топ и Эппл-Джек; что были соседками на рынке; но однажды оно предстало меж ними в полной красе...
Красивыми, тонкими лучиками в то утро поднималось солнышко над лугами и горами страны веселых и волшебных пони, облака пушистыми веселыми барашками спешили поприветствовать с новым днем каждого жителя, спешившего к друзьям, к правительницам, на прогулку или...
На работу; последнее слово отчего-то как никогда кисло, отдавалось в душе скрипом у маленькой лошадки, мягко-желтого цвета, с кудрявой гривой и хвостом в тон ее обожаемому продукту питания - морковке, махонький этот рыжий овощ с густым пучком листьев украшал и круп ее. Оранжевые кудряшки суетливо всколыхнулись - следовало не опаздывать, у прилавка, наверняка уже столпились пони, жаждущие хрустящей и острой, питательной ее продукции (любимая мечта или сон, в реальности же прилавок ее был бедственно скуп на клиентов); однако...
В очередной раз Кэррот-Топ решила собрать надежду в пучок и, прихватив мешок с морковками, поспешила на базар; стараясь не думать о том, что там встретит, отлично зная, как глаз невольно- завистливо-унывая коснется роскошно обставленной палатки Эппл-Джек: вот опять объявляют я мысленному взору лошадки ее пирамиды едва не до небес из яблочек, больших и малых, всех сортов и цветов, булочки, пирожные с ними, пакетики с соком, украшения, компоты, варения - и все-все из этой штучки, что была нарисована на боку ее соперницы...
Увы, дорога кончается, самая длинная, и представляемое стало реальностью, за милю отдающую яблочным ароматом; рыжая пони принялась ра складывать свой товар, буркнув быстро ответ на энергичное и искренне-радостное приветствие соседки; с энтузиазмом поправлявшей любовно горки яблок. День все набирал оборот, радостно играл солнечными зайчиками, свежий воздух звал гулять, и от этого обе продавщицы стояли, нетерпеливо стуча копытцами в ожидании клиента - еще никого не было, какая досада!..
Хотя это для кого как, к примеру, Кэррот быстренько приняла сердцем живительную витаминку утешающего злорадства (наконец, и у Эппл-Джек никто не покупает, хотя она всегда купалась в прибыли); она едва сдерживала счастливый блеск в глазах, кривоватую иронию в ротике, и чтобы наполнить чашу своей неги через край, косо поглядывала на палатку соперницы в торговле, рисуясь и перебирая морковку, напевая и поправляя пышную челку.
Так тешилась она и закрывала от экстаза глазки - сразу воображалось ей, как на морковной дымке она поднимается все выше и выше, туда, где полно рыжего и питательного овоща, он всюду, на деревьях, падает дождем, морковинки снежинки кружатся и складываются в пирог, мороженное с соком, статуи; что, несомненно, было эффектнее и вкуснее, чем всякие там банальные булочки с яблоком; и толпа пони, начиная от богинь и богов, Королев и Королей, их и соседних, заморских, всех возрастов и видов, с восторгом прибегали в морковный рай, покупали и славили, славили и покупали...
"Бум!" - раздалось внезапно; Рыжегривая лошадка с превеликим неудовольствием спустилась с морковных облачков, столь скрупулезно и нежно ею творимых, холенных и самых святых для нее; оглянулась, раз прав в ушки - словно мистика, все...
Преспокойно оставалось как прежде - оптимистично выглядывала клиентов Эппл-Джек, раз-в-раз падали неподалеку яблоки, тотчас подхватываемые ею, над морковками ее не кружило и мухи.
"Вот не везет!" - воскликнула внутри оранжевый противник любительницы яблочек, уж упрашивая тщательно себя пойти домой; но тотчас одергивала себя - когда еще она сможет насладиться беспокупщиной, так ненавистной тихо и долго ею за ее успешность, сестры Эппл-Бум?! Да и греза успеть продать за весь день хоть одну, самую чахлую морковку, кому-либо, диктовала Кэррот-Топ бодбаривающе укладывать с места на место овощ...
Сначала она делала это с энтузиазмом, как ее оппонент, потом от скуки, а после это нехитрое дело... прямо поглотило ее; впервые она осознала, как можно разнообразно и оригинально разложить морковку - по оттенкам зеленого, по цветам оранжевого; по толщине пучка, по упитанности корешка; по количеству пушинок-листиков в вершке, по узору рубцов на морковке; по выражению мордочки или смешного личика на них, по напоминанию того или иного цветка или травинки в сплетениях ее листьев...
А тем временем, солнце потихоньку садилось за горизонт, бедняжки уж отчаялись продать свое добро, только слушая с тоской, как иные лошадки веселятся, кушают, бегают, отдыхают на травке; они ж и не час, и не семь, и не девять... все за прилавками стоят да друг на друга глядят! И вдруг морковной пони...
Стало жаль ее, эту малышку со светлыми хвостиками мягкой гривы, светло-рыжую, в шляпе ковбоя, круп которой был украшен эмблемой яблока; что все терпеливо-преданно смотрела вдаль, придерживая яблоки и пополняя их, своими заботами, почти бездонный запас; у нее дома семья, ее ждут и волнуются, что она не кушала, что приходится ей так тяжко трудиться; а она...
С увлечением, хоть и усталыми, но сильными, ножками сбивала яблоки, ловила их, относила на прилавок, и даже не ради славы и прибыли - ей нравилось дарить подружкам-лошадкам радость от того, что можно скушать яблочко или подкрепиться его соком...
"Мы такие разные... А дело у нас одно, мы как сестрички же в нем, подумай об этом!.." - с теплом сказала себе Кэррот-Топ.
Она взяла лучшую морковку и поспешила к яблочной пони.
- Поешь, мне не жалко! Ты действительно лучше меня продаешь, молодец! - с облегчением протянула она овощ, впервые впустила в себя нотку дружбы с Эппл-Джек.
- А как же ты? Это ведь твоя лучшая... - живо отозвалась добрая ее собеседница.
- У меня еще много! - заверила ее, обняв, Кэррот-Топ и, подмигнув, прибавила - И невидимке, которого мы ждем, ведь, думаю, все равно, какую кушать (он же невидимка!).
Они вместе засмеялись и, увлеченно болтая обо всем на свете, помогая друг другу собрать товар, пошли потом вместе домой...
Не заметив, как одна серо-мутная пони направлялась прямо к ним, выбирая, что купить - яблоко или морковку, так и не решив, она свернула к бутику Рарити; и внезапно... растаяла, ведь... Это и был невидимка-туман, мягко опускающийся на вечерние тропинки...
Он был не в обиде, что его не дождались; неслышно последовал он за Эппл-Джек и Кэррот-Топ, крадучись по лунным пушинкам, осторожно спускавшимся на травинки и облака, ловя их улыбки счастья, в нем...
Распускаются в глубине приключения, радужные и светлые, в них не будет и гостем лесть или насмешка, иная маска или костюмчик его-тумана...
... -( Они - друзья)...

[GazeRo888]

Пробуждение Амура

...Тогда в мире было смешение заката и синевы ночи; в бесконечных их переливах мелькали россыпи других цветов, что боги называли звездами; и смешивали их круг и узоры путей; думая, как придумать будущее земле...
"В нем она родилась; я приметил ее, будучи еще простой звездочкой, она привлекала меня; хотя не было в ней ничего особенного, ни блеска, ни красоты, но необычное и тихое сияние было у нее для меня" - словами точно проносится в созвездиях признание Амура...
Он не понимал, зачем более сильные краски синевы заглушают тоненькие линии рассвета, наблюдал рой звезд, и увидел ее; одну из них, но отчего-то, она показалась единственной...
Психея, как только он коснулся ее рукой, превратилась в девушку; было у нее кроткое и маленькое личико, небольшой рост; светло-розовые локоны и мягко-синяя туника; была она проста и задумчива; и кажется, от того еще сильнее любил ее Амур...
Боги прочили ему самых красивых богинь в невесты; он и не смотрел на них; во сне он видел только одно - как по его спящим глазам пробегает мягкий лучик от звездочки, непохожий на миллион других; он открывает глаза, с любопытством приоткрывая полог сна ради минуты, казалось бы давно знакомой - сотни глубин синевы и розового, блестки звездопада смешиваются, в поисках пути; но открыл для себя новый мир, где это осталось, а... виделась только тихая звездочка...
Психея рисковала затеряться в бесконечности, во втягивающем в себя все, а потом резко опустошаемом светом, и снова втягивающем, мраке; осторожно он подлетел к ней и протянул руку, взяв мерцающую крошечную звездочку в ладонь; позади рокотом поднимался ветер, грозивший все перемешать и вернуть в хаос...
Амур летел, старательно закрывая руками найденыша, что был ему дороже всего Олимпа и бессмертия; не боясь наказания и темноты, летел через перекрестки красок, хлеставшие по крупким его крыльям, не пускавшим; смело, затаив дыхание...
Он не помнил, как очутился в своем мирке - в белоснежном воздушном саду, где грозный рассвет отдавался только приятными розовыми лепестками; и, собрав силы, зачерпнул горсть их, построив подушку; на нее положил звездочку и, обессиленный, уснул снова, бессознательно обняв ее рукой...
Открыв глаза, он словно стал опять совсем мальчиком – как ребенок радостно предвкушал, что сон сбудется (Амуру снилось, что от его касания звездочка превратится в переливающийся прекрасный цветок или бабочку; он будет с ней летать по самым волшебным местам своего края, непонятый иными богами, под смешок и недоумение красавиц-богинь; но будет счастлив и легок, мир будет освещаться одним мановением ее крыльев)...
Но проснувшись, юноша... опечалился - ни звездочки, ни цветка, ни бабочки не было - лепестки, встревоженные движением, кружились, утешающе гладя своего хозяина по щекам, касаясь слез ("Как счастье недолго! Быть может, я глуп и был обманут?"). Он печально побрел спускаться из покоев к беспорядочно у далекому смешению звезд, синевы и рассвета, чтобы хоть еще раз посмотреть на место, в котором родилась изумительное крошечное ее сияние; может, она там и ждет его?..
Эта мысль придала сил Амуру, он торопливее полетел навстречу той буре теней, как... остановился - перед ним мирно сидела и играла на свирели девушка; маленькая, простая, но что-то невыразимо красивое и родное было в ее чертах для Амура; он опустился рядом с ней и... ошеломился - от девушки исходило незаметное сияние, пульсирующее, мягкое, каждое перышко его крыльев само тянулось к нему и впитывало, от этого наливалось красотой, теплом и силой; он не мог поверить в это, ведь...
Только та крошечная, простая, мерцающая звездочка вызывала у него такие ощущения, и только от нее так же он невольно едва дышал и незаметно наполнял я чувством полета и счастья, неужели то...
Она? И точно - присмотревшись, Амур увидел такое же, как у себя, мягко-синее одеяние; заглянул ей осторожно в глаза и... не мог отвести взгляд - мягкое синее облачко той звезды хранилось в ее глазах; кротко и с пониманием смотрели они на него; их хозяйка снова заиграла...
Это была самая светлая, воздушная мелодия, как если бы Амур окунулся в мир той крошечной звездочки; и, повинуясь впечатлению, он и вправду закрыл глаза - пронзительно-сказочно перед ним пронесся... его сон: юноша осторожно смотрит в звезду и воображение его окунает в нее; там... светлые сады из белоснежных тоненьких ветвей ростков, розовые лепестки отдают живительным, мягким закатом!..
"Я хочу быть с тобой хоть в мелодии! Надеюсь, ты меня простишь за это!" - сказала тихо девушка, закончив играть; потупив глаза, в которых читалось: Спасибо за все, мой хранитель!" (шепот звездочки отдавался в каждой нотке ее голоса; а сердце Амура от этого разливало на все вокруг его магический сильный и непобедимый свет, от него возрождались отсиявшие звезды, синева меняла кошмар и холод на тихий сон и тепло, мягкость)
"Это ты! - не мог сдержать себя больше Амур. - Ты вернулась, Психея, единственная звезда моего мира... Ни о чем другом я и не мечтал!..".
Сказав это, он осторожно обнял ее и поцеловал, и тут...
Амур открыл глаза, словно пробудившись от эха прекрасной мелодии; осмотрелся и не смел дышать от счастья - незримый, отчетливо чувствовавший, что обнимает невидимую эту девушку, они были внутри той звезды, крошечной, мерцавшей, что...
Отливала бело-розовым светом, озаряя весь, продолжавший крутиться, хаос и возрождая его...

[GazeRo888]

Шарики за... глазики

... Запрыгнули, золотые, попрыгунчики, один за другим, заскакивая в голову...
Змея, что до этого просто лежал себе, гигантский, во фруктовой пещере далекой страны; ловил пастью капающие с потолка ягодки малины, черешни, черники (и он считал, что это - лучшее, что может быть).
Но в один день... он сказал сам себе: "Ох, что-то мне скучно!.. Что-то не радостно..." - Змей уставился тупо на свое склизкое ледянисто-жидкое тело; подумал так и выполз; вдохновлено, торопясь поймать легкий и капризный ветерок приключений...
Перемешались они с... визгами и топотом маленьких ножек - крохотные волшебные лошадки, жившие по соседству, никак не ожидали, что нагрянет такой страшный гость (а посетитель был глуп и безобиден, но показывать этого не хотел; очень желал бы, чтобы осознали, как он весел и учтив).
Чтобы доказать это, он с громогласным радостным: "Ау, привет!" отрывал крыши домиков, недоуменно-счастливо наблюдая убегавших оттуда пони; больших и маленьких, разных цветов, формочек грив и символов на попках. "У меня столько друзей!" - радостно вздохнул пришелец, проползая, неуклюже задевая лавки с пирожными, украшениями...
Но жительницы сказочной страны, что находилась неподалеку от его пещеры, не разделяли его мыслей, в ужасе старательно покидая улицы, где они так весело играли, кушали, болтали; призывая на подмогу хоть кого-нибудь...
"Я уже спешу на помощь!" - раз веселый голосок раздался из-за высокого кривоватого забора - и резвая серая пони с весело-желтой гривкой, с символом мыльных пузырей, с ошалелой улыбочкой и глазками в разные стороны (Змей с интересом придвинулся - ура, ему рады!)...
"Бедный бандит!" - только и успел шепнуть дракончик Спайк, забившись под пенек, провожая глазками серый, бесшабашно скачущий к незнакомцу, силуэт.
"Ау, я Дэрпи!" - воскликнула сердечно его хозяйка, да так, что у Змея невольно закралась мысль: "А может, ну их, эти шарики золотые?" - мысленно смотрел он, как таяли его мечты о том, как он играет с украденным добром, подсмотренным им когда-то из тихой, теперь далекой, пещеры; он попятился, думая уже убежать, как...
"Родной мой!" - пони с меткой пузырьков с размаху обняла его и заглянула в глаза (он побледнел - словно два зорких ее черных шарика вращались в противоположных направлениях; нечто огненно-нехорошее блеснуло в них)...
"Я пойду, не вовремя я тут, шарики и у себя найду..." - почти про себя пробормотал ледяной колосс; поворачиваясь...
"Шарики... Чип поможет, он принесет! - оглушительно хохотнула Дэрпи, застучав зубами, подобно бурундучку; крутя коротким хвостом как он, напевая: "Чип и Дейл уже спешааат...".
Не знал Змей, что упомянутый мультик - самый обожаемый этой лошадкой, она все дни и ночи может его смотреть, еще очень тщательно наблюдая то за первым бурундучком, то за вторым, глазки бегали за ними так усердно, что забыли, как правильно смотреть; насмотревшись, рассудок Дэрпи...
Все никак не мог расстаться с любимыми Спасателями и она, напиваясь клубничного сока и горланя песенки из этого сериала, принималась играть в них, привлекая всех лошадок, каких только могла поймать - ее жертву ждали суточные пересказы серий, щедро приправленные восторгами или критикой, расспросами о мнении насчет них; а потом...
Игра - неугомонная лошадка вживалась в роль Дейла или его друга, остальных заставляла изображать или мышку Гаечку, в которую влюблялись бурундучки, и смущенным пони приходилось терпеть, дрожа и краснея, заикаясь, как серая отпетая подружка их тискала, крепко целовала; лошадки с крылышками, что не спаслись от ее цепкого разнонаправленного взора, были обречены играть в мушку Вжика иль летчика-мыша Рокфора (они жужжали иль изображали гул вертолета, летали, затейница их ловила с несколько помешанным хохотом, носилась за ними)...
У других малышек с копытами и картинками на спинке голова днями болела от разгадывания и безуспешных судорожных попыток угнаться за полетом ее фантазии; выдумывающей детективные и приключенческие сюжеты для бурундучков и их друзей - Фокси, Тамми, Квинни...
Иные пони и в страшном сне потом видели, обливаясь холодным потом и белея полотном, как желтогривая кроха с гиканьем и носящимися на разные объекты глазами преследовала их по пятам, видя вместо них Бада или Толстопуза, иль иного врага славных Спасателей из историй, снившихся ей ночами, о которых мечталось ей днями; и снова, и опять играла, не уставая, смотрела новые серии, пересматривала старые, воображение ее изобретало свежие...
Дэрпи и сейчас, едва завидев Змея, вмиг составила головокружительную игру, только хотел ли он быть приятелем "Чипа" с кривой шляпой, наспех вырезанной "им" из картона, в передних ножках у "него" в самом деле была груда шариков, но не простых, и не золотых, а...
Огненных! "Батюшки!" - встрепенулся он, понесся обратно к себе; дрожа и еще быстрее стараясь уползти, слыша вдогонку: "Эй, Дейл, не отлынивай от работы, змею надо шарики отдать золотые... Ловии!.." (в него полетели жаркие, болючие и опасные огонечки в виде кругляшек, он едва уворачивался - шарики летели криво, сумасшедше-азартно, в разные стороны, хотя, казалось, хотели попасть в него).
"Лови, лови, мы же одна команда! - Чип и Дейл... Спеши на помощь со мной!.." - орала серая пони, заряжая рогатку и с наслаждением пуляя из нее огненными шариками, что озаряли перепуганных, еще больше ее появлением, лошадок, спрятавшихся под лавками, кустиками, неразрушенными лестницами; их глазки с сочувствием глядели на Змея, навевая ему правильную мысль: "Что-то мне с ней совсем не скучно, Совсем!!!" - и чешуя его замелькала на горизонте, за ним...
Он с огромным наслаждением лег в пещеру, ловил пастью ягодки, любуясь ими - розовыми, фиолетовыми, красными, ароматными, с росинками, живыми, они куда красивее и полезнее золотых, куда тише и милее огненных и лучше, чем те...
Шарики... за глазиками... что...
Словно все еще развесело мелькали в разные стороны, эхом Дэрпи, вдали от волшебной фруктовой пещеры Змея...

[GazeRo888]

Властелин паутины...

...- Замок, стоял, утопая в темном тумане, подернутом шелестящим дождем, издали можно было подумать, что и снаружи его проступила паутина; все предметы были словно сотканы из нее, несколько фамильных портретов, столы, стулья, лестницы, доспехи, канделябры - все то было мутно-белым, прочным занавесом; за ним просилась только тишина и покой...
Осторожная походка девушки исследовала это царство, живое любопытство ее не радовало замок - стены загудели, на верхних этажах торопливо заплескали аплодисменты раздраженной суеты - спускались. "Кто посмел?" - явно слышала она голос из сказок недалёкого детства, воображению рисовался дракон или чародей, никто другой...
Но это оказался человек, мужчина средних лет в бедном костюме, с несколько суровым лицом, хотя общее впечатление было благоприятным; увидев незнакомку, он отшатнулся едва заметно, но так, точно перед ним стоял призрак.
- Добрый вечер, сэр...
Неспешно, с такой кроткой нотки девушки порывался завязаться разговор с ним, в канву которого просились и любезный интерес к обстановке, и предложение помощи, и многое другое.
- Поступай, как хочешь!
Эта интонация царапнула беседу, скомкала, на этом немногословный хозяин, бросивший ее, удалился назад, с тем же шорохом эха, как если бы предметы в замке перешептывались о причинах этого загадочного поведения...
Тем временем новая жительница выбрала укромную комнатку поближе к хозяйской, она уже оставила залог и, еще погуляв по замку, приготовилась ко сну - часы показывали позднее время. В этот час дом не спал - рокот, едва различимый гул с дальних колоколен проникал в окна и двери, пробирался по лестницам смешиваясь с шелестом...
Пера, продолжавшего спор с тишиной, тревожась, выводя на бумаге происходящее, вместе с рукой мужчины:
"Столько лет я жил один и не беседовал ни с кем, кроме тебя, ты не проболтаешь и примешь; а первое мое слово было грубостью... Зачем я отрезал этим предложением, ведь моя новая соседка так вежливо спрашивала обо мне, надо б помириться... Стоп! Я... Ты не ослышишься, я боюсь это делать - это создание говорит как я, в целом, сложено так же, а производит впечатление беспокоящее; не знаю, как мне с ним быть... Изучить, потом побороть логически поступком?.. Как?"...
Вопрос, капнувший в конце дрожащих строк, остался, мистически похитив сон и хоть самую малую радость от наступившего утра - мужчина проснулся, тяжело глядя на пейзаж за окном, точно он по-прежнему по-ночному глух и мрачен; до слуха доносится разминка старенького фарфора и протирание его полотенцем, спустя столько лет его готовят к завтраку. Надо спуститься...
Хозяин с боязливой бесшумностью спускается, стараясь глядеть мысленно только на самого себя - важность, степенность и невозмутимость все скроют; на вопросы отвечал более вежливо, но так же холодно; еда быстро и незаметно поглощалась; что-то отвлекало и уводило от впечатлений о ней, о разговоре, о дне вообще. Внимательно проследив за своими мыслями, он встретил вместо страха успокаивающееся поддающееся чувство - перед мысленными глазами была девушка...
"Она осталась жить у меня, спасаясь от немилости родни, трудится скромной швеей, каждый день у нее хватает бодрости и хорошего настроя приготовить мне что-нибудь, любит читать книжки о рыцарях... - впоследствии снова ожила бумага под его почерком. - Нахожу это милым... Эй, а ведь она не прочтет, так что стоит ли стесняться?.. Хочется послушать еще и еще ее, воскресить в памяти или узнать о приключениях Айвенго; да вот чувствую, что не получится - меня опять будет увлекать это состояние... И передать сложно... Попробую... Не надо, не надо!.."
Запись полетела в камин - огонь, не ощущая стыда и злости автора, безразлично-прожорливо бросился на листки; с той секунды мужчина оглянулся на себя под новым углом, и, обнаружив в нем что-то действительно страшное, шепотом признался себе в этом; как бы напомнив себе, что невидимая эта паутина есть, стоит остерегаться...
Девушка с той поры находила его поведение очень странным: он не обедал с ней, потом она встречала его ненароком у угла коридора, и, едва встретившись глазами, он снова отходил, как тогда, при первой встрече, долго смотрел, непростым, невольным как бы даже для него взглядом (ниточки страха, ошеломления, судорожного и, по всей видимости, безуспешного анализа, муки выкладывались в нем одним узором; как тот, что по-прежнему покрывал все кругом в замке)...
"Надо прямо объяснить себе, порвать все старое, нет к нему возврата! - со скорым отчаянием выносились новые строки, пропитанные затворничеством в другом полумраке дождя, только теперь куцые и угрюмые снежинки скучно поводили бархатом холода в его сторону. - Это должно отпустить меня. Глупо предполагать, что и мое поведение не доставляет ей смущение, страха, быть может... Маленькая, худая фигурка в простеньком платье, с этим капюшончиком в рюшах на головке... Ты спрашиваешь меня без слов, глядя прямо серыми глазами, едва заметно проводя губами, ты как ребенок... Я виноват и глуп перед тобою...".
Страница перевернулась, также сменились дни и ночи на другие; только паутина осталась прежней, но соседствующие перестали ее замечать: они проводили вечера в беседах, совместных увлечениях вроде чтения или игр на инструментах или в шахматы, делились хобби друг с другом, на душе у каждого было светло и тише, дверца к каждому потаенному у них была прикрыта, не тронута, и так было приятнее; девушка обрадовалась, что хозяин перестал ее дичиться и стал радостнее; но знала бы она, что это было лишь плетение внутри него новой туманной кисеей...
Сначала тоненькая и ласковая, она становилась острой, всасывающейся, добирающейся до крови и цепко остающейся там; доброжелательность, ум, терпение - она только посмеивалась над этими маленькими бабочками, пытавшимися сдернуть ее с сердца мужчины хрупкими крылышками, он не хотел видеть, как они приносятся в жертву; цвела и танцующе вилась глубже, крепче, душаще...
"Я не могу дышать, обман душит меня: стоит мне открыть глаза и все - покой - иллюзия... Это настоящее страдание - мне стоит только взглянуть на нее и глаза не могут остановиться, словно в эйфории торопятся и как будто начинают жить отдельно, я со страхом, не в силах их остановить, наблюдаю, как они ласкают ее волосы, лоб, щеки, глаза, шею... безнаказанно, питая эту непонятную паутину во мне; я теряюсь, как будто меня подменяют, а потом заставляют играть себя, эти отчитывания потом себя, клятвы не отходить от представления о ней как о ребенке, ведь, в самом деле, есть в ней все это детское, кроткое, но... Не знаю и что-то иное... Нет. Это все я... больше не могу, едва не хочу покончить с собой..."
Но совесть не давала воплотить в жизнь этот крик души; как запутавшийся в паутине светлячок, она загрустила, что свет ее гаснет от тяжелой борьбы; сталкиваясь с девушкой, он оживал и сиял вновь, не замечая, как больно сжимает огонек белые, неотвязные нити; грусть в итоге сквозь ее призму тоже начала казаться фальшью на себя; ступеньки попытки вырваться из прошлого сорвались и посыпались назад - во немногословие, тихие вечера с книгой или виски; одиночные пассы на инструменте; и только замок не заметил, как не исчезала и крепла эта задумчивость растерянности сожаления...
Оно превратилось в привычку; вроде ритуала поприветствовать, посмотреть на мир через окно; в маленьком ином, ее мирке слышались шаги, иногда пение, через закрытую дверь и замочную скважину хозяин ловил ее улыбку и взгляд; стараясь как можно тише и осторожней унести их лепестки внутрь себя, в память, на рисунок; звук, слово; и с закрытыми глазами он делал наброски, потом... вскрикивал - не гадал - и себя находил с нею; обдумывал; торопливо, как в тяжкий сон, набрасывая на рассуждения паутину вопросов, искал ответы...
"Я не могу найти их... - едва ложились строки, смоченные каплей росы (малютка-роза, так бережно взращенная теплом солнышка, скучала по рукам девушки, ее лейке, уж столько месяцев не заходит к ней ее подруга, туман вернулся, стал тяжелее, скучнее). - я пробовал быть строгим, старался стать непосредственным и наивным - и ничем не снять это оцепенение паутиной!.. Вот сейчас время, когда мы вместе играли, а сижу тут, уверяя себя, что так спасаю ее от нее и себя; внутри что-то просит: "Спустись, или хотя бы загляни в скважину, вдруг пройдет она»... Я живу надеждой, что у двери послышатся ее шаги; услышу ее голос... Воображение - весь мой мир без нее - и там вижу ее глаза, как она прячет смешок, как склоняет голову набок в поклоне... Меня все это так очаровывало; я не могу... Не хочу стряхивать с себя это!.."...
Перечитав эти строки, он почувствовал... приятную боль, подобную звучащей мелодии ностальгии; роса показалась ее слезой, крохотной, вот-вот падающей жемчужинкой, одинокой, хрупкой; прежде чем часы толкнули ее падать, его пальцы аккуратно сняли ее с лепестка розы и поднеслись к его губам; потек по руке тоненький и неровный ручеек (мужчина заплакал)...
...Потом стрелок часов не стало слышно, точно и они покрылись паутиной - хозяин спал и видел сон, в котором они гуляют вместе, скрестив ладони и принимая в них одну росинку... Точно из дремы она проникла в реальность, шаловливо-сказочно пройдя по лицу - оно помолодело, стало светлее, лишь глаза выдавали неуснувшую тревогу...
Замок стоял не один год, все был без наследника; нельзя сказать, что душе его он был угоден и не приелся, но странную благодарность испытывал он перед этими стенами, предметами, полумраку властелина паутины; оглянувшись одним вечером вокруг, мысленно - на себя, осознал - это потому, что в доме он был с ней, несмотря на все еще закрытую дверь; в эту секунду все решилось для него.
Сев за стол, мужчина набросал несколько строк:
"Я оставляю замок тебе. Сам уезжаю. Не вернусь. Прости меня".
Окинув взглядом написанное, побледнел: откуда вырвались эти слова? Прислушался к себе - коварная паутина, так до конца не изведанная им, злорадно зашевелила щупальцами, точно приговаривая: "Правильно, не будет ее - станет больше меня!".
"Это ложь!" - вдруг возразил он сам себе и, представив, как подаст ей эту записку, схватил голову руками и сполз по стене: она будет плакать, будет скучать еще больше чем сейчас, когда он хоть иногда невольно выходит к ней, хоть и без слов, она чувствует и тепло привыкла к этому чувству - он рядом; "какое блаженство быть с ней рядом, неважно, зачем и как… это сильнее меня!" - страстно отозвалось у него внутри, и рука готова была сжечь нелепые слова; но тут...
"Что написано пером - то... уж во мне! - объявилось всегда такое жиденькое, но сводящее с ума клацанье паутины в нем вновь - Я буду мучить тебя этим, буду еще чаще рисовать тебе мечты о ней, не они ли тебя терзают? Признайся - это выход!" (и эхом пошло от нее дурманом - будет покой, новый замок, новый виски, книги, ты ее забудешь)...
Гонимый им, мужчина, не выпуская из рук записку, как марионетка, направился к ней; как ни в чем не бывало, девушка, просто поправив капюшон с рюшами, с радостью тихонько шагнула ему на встречу...
"Давай записку!" - приказала ему паутина, забираясь точно в самое, сильно стучащее в висках, сердце; он сделал шаг ближе; они посмотрели друг другу в глаза; "Давай, я сказала!" - прорычала монстром она вновь (записка не шелохнулась); мужчина подошел еще ближе; вспоминая все, что передумал и перечувствовал, вернее, силясь вспоминать - ничего не было, кроме девушки...
"Забирай вместо нее меня!" - смело мысленно бросил он паутине, бросая ей в нити разорванные клочки; впервые он стеснительно тоже чуть улыбнулся вместе с молчаливой его маленькой собеседницей; он незаметно и бережно заключил ее в объятиях; чтобы принять на себя больше поднявшихся и зашелестевших ручищ рассерженной бело-туманной кисеей, заслонить от нее; наклонил голову, закрывая глаза и...
Ощутил... утишение боли, тихое, волнующее, уволакивающее в себя - это дрожь - нестрашно, туман внутри перестал быть холодным и пугающим; лишь легонько и пронзительно чувствовалось им, как нечаянно, наклоняясь к ней, его губы отодвинули рюшу и касались ее шеи; а руки еще больше привлекали к себе, мимолетно гладя; и дрожь, живой, маленькой ленточкой укрывало это состояние их двоих от...
Потемневшей и все крепнувшей кисеей плотных бело-призрачных силуэтов мебели, картин, лестниц... замок погружался тем временем в привычные шелесты дождя и полумрака, неслышными шагами удалялись часы в том властелине паутины...